– Город на уши встал, – вполголоса сообщает мне Сеня, – ну, у нас всякое бывало, грабили там, убивали, не без того, но чтобы так нагло, прямо среди дня напали на девушку и так страшно изуродовали… Говорят, ее лицо едва смогли привести в божеский вид…
– Как напали? – шепчу я. – И что, есть тому свидетели?
– По крайней мере точно известно, что ее нашли в собственной машине, припаркованной к обочине, уже мертвую… А свидетели… Нет, как всегда, никто ничего не видел!
– Ты думаешь, их не найдут?
И только теперь я начинаю чувствовать, как на мои плечи ложится огромная тяжесть – так, что мне становится даже трудно дышать.
Совсем недавно я радовалась, что избавилась от фантомов прошлого, как на меня обрушивается тяжесть куда ощутимее прежней.
Как ни крути, но это я ответственна за то, что произошло. Я что-то не учла, о чём-то не позаботилась. Надо будет посмотреть в документах, что за организация или частное лицо заключали со мной договор. От волнения я никак не могу вспомнить, на кого же Алина работала.
Эта мысль полностью овладевает мной, и я даже делаю шаг в сторону машины, оставленной Катей чуть в стороне, но она берёт меня за локоть.
– Ты куда? Не хочешь ехать на кладбище?
Мимо нас проносят гроб, чтобы установить в катафалке, и следом за ним проходит мать Алины, черная от горя и безучастная к тому, что творится вокруг.
– Нет, что ты! – спохватываюсь я. – Конечно же, я поеду на кладбище.
– Поедем на моей машине, – предлагает Сеня. Какая-то белокурая голубоглазая девушка молча идет следом за нами и без слов садится на переднее сиденье.
Мы провожаем её взглядами.
– Симпатичная, – говорит Катя.
– Вот думаю, не жениться ли мне? – ни к кому не обращаясь, говорит Сеня.
– Женись, конечно, – машинально бормочу я и ловлю его вопросительный взгляд. Он что, ждал моего одобрения? И говорю его все ещё ожидающему взгляду: – Спасибо за приглашение, но у нас Катя на машине. Так что езжайте одни. Или, может, подхватишь кого из наших?
– Все на своих машинах, – усмехается он и ностальгически добавляет: – При Советах машины были только у самых именитых спортсменов.
Опять натолкнувшись на материально острый, ненавидящий взгляд Нины Карауловой, я с независимым видом сажусь к Кате в машину. Но в груди появляется холодок: неужели не только она считает меня виновной в смерти Алины?
– Не успела от одного комплекса избавиться, как другой приобрела? – озвучивает мои мысли Катя.
– Откуда ты знаешь, что избавилась?
– Да уж догадалась. Как взглянула на тебя в аэропорту, уверенную, упруго шагающую, с ясными очами свободного человека, порадовалась. Чтобы тут же огорчиться.
– Неужели ещё кто-то думает, будто я…
– Думают, что ты зря организовала свою фирму, – не дослушав, говорит Катя. – Я и раньше слышала, как шипят: чего придумала, женская охрана, хочет быть умнее других, то да сё. Но как-то не придавала значения. Думала, обычный завистливый трёп. А оно вон как обернулось!
– Что за глупость! – сержусь я. – Понятно было бы, перейди я кому-нибудь дорогу, а то ведь нет больше в городе таких фирм.
– Может, ты кого-то из крутых обидела? – размышляет вслух Катя. – Я имею в виду, оттолкнула, не дала. Посмеялась над чувствами?
– Это называется, гадать на кофейной гуще!
– И что ты будешь делать? Пойдешь в милицию?
– Зачем? – удивляюсь я. – Они наверняка и так этим делом занимаются… Я, пожалуй, к частным сыщикам обращусь.
Катя недоуменно поворачивается ко мне:
– Ты что, серьезно думаешь, будто у нас есть настоящие частные сыщики? Начиталась романов.
– А вдруг есть? Многие, к примеру, думают, что в такой провинции, как наша, не может быть кутюрье, но ведь есть же.
Подруга довольно улыбается:
– Ну, кутюрье – это громко сказано, а вот модельер, и неплохой, – это будет вернее…
Некоторое время мы обе думаем о своем. Я все не могу отделаться от мысли, что есть в этом происшествии некая несуразность. Разве можно убить человека только потому, что хочешь этим досадить другому человеку?
При том что жизнь человека в нашей стране давно рассматривается как нечто не слишком ценное, вряд ли кто-то станет рисковать свободой, если он не уверен в полной своей безнаказанности.
На кладбище почему-то никто не произносит речей, и копачи, подождав некоторое время, приглашают:
– Прощайтесь с умершей.
Я тоже подхожу к гробу, чтобы в последний раз поцеловать бедную девочку.
Прохожу мимо толпы, застывшей в молчании, и из нее кто-то вдруг ставит мне подножку. Только хорошая реакция позволяет мне в последний момент удержаться на ногах. Еще немного, и я упала бы прямо на гроб.
Что за черт! Это уже ни в какие ворота не лезет! Происшествие со стороны, наверное, кажется незначительным. Подумаешь, женщина споткнулась, но я понимаю, что это уже вызов. Я оглядываюсь на стоящих людей – они все одинаково скорбны, глядят перед собой, не обращая на меня внимания. Только стоящие в стороне несколько близких родственников и родители Алины плачут, а мать дольше других смотрит в лицо дочери, прощаясь с ней навек.
– Чего это ты на ногах не держишься, – шепчет мне Катя, – устала?
– Потом, – говорю я сквозь зубы.
Может, на самом деле никакой подножки не было, я просто споткнулась о какой-нибудь корень?
После похорон наш траурный кортеж едет к кафе «Старый город», где для нас уже накрыт поминальный обед.
Четвертый час дня. Если бы могла, я бы поехала домой и там бы помянула Алину. Я и так ее не забуду, но между тем понимаю, что мне придется произносить заупокойную речь, как бы ни старались мои недоброжелатели хотя бы в лице сестры Алины. Если она сдержалась там, дома, рядом с гробом, то здесь она может устроить скандал.
Но тут же себя мысленно одергиваю: мне ли бояться какого-то скандала, если я вовсе не чувствую себя виноватой?
Странно, что раньше я не вспоминала некий эпизод из своей спортивной карьеры, а теперь, пока я мою руки над раковиной и поглядываю в зеркало на свое почему-то измученное лицо, он приходит на память.
Это было соревнование среди юниоров на первенство Юга России по айкидо. В финал вышли мы с Любой Воскобойниковой – обе из одной команды «Динамо».
Я – еще желторотый цыпленок, но, по словам нашего тренера, талантливый цыпленок.
– Из тебя вырастет хороший бойцовский петух, – довольно говорил он.
Девчонки из команды хихикали, но не без зависти. Похвала Георгия Алешкевича, в прошлом чемпиона Союза и мира, дорогого стоила.
– Может, не петух, а курица? – язвительно выкрикнула Люба.
