– Не хами, – останавливает его Анатолий Викентьевич.
– Ну и?.. – поторапливает Найдёнов.
– Они похитили главу семьи и, насколько я понимаю, приехали предъявить ультиматум Марине Константиновне.
– Всё понятно, – кивает Михаил Иванович, – одно неясно. Вы-то, Ванесса Михайловна, какое отношение имеете к этой истории?
– Вообще-то никакого, – признаюсь я, – за исключением того, что Марина Константиновна и Петр Васильевич – бабушка и дедушка моего сына.
– А вы говорите, никакого. Значит, они – ваши родственники через сына. И вы готовы ради них подвергать свою жизнь опасности?
– Опасности?
Только тут меня осеняет: в самом деле, что я здесь делаю? Разве меня кто-нибудь просил вмешиваться и кого-то там спасать? Может, кто-то вовсе этого не хочет? А у меня маленький сын, и если со мной что-нибудь случится…
Я поднимаю на Найдёнова растерянный взгляд.
– Вот о чём я и толкую, – кивает он.
Глава восемнадцатая
– А как вы узнали, что ваша… гм… бывшая свекровь – вы ведь были замужем? – оказалась в таком сложном положении? – продолжает задавать вопросы Найдёнов, не давая мне возможности долго раздумывать.
Ещё парочка штрихов в копилку моих наблюдений, почему он добился таких успехов в своём бизнесе. Главное, Михаил умеет моментально собраться, оценить обстановку и в сложной ситуации сохраняет спокойствие и рассудительность.
– Ничего я не знала! Просто мне хотелось… в глаза ей посмотреть, что ли!
Мы ведём этот не слишком приятный для меня разговор, возвращаясь на выделенной Найдёнову машине, водитель которой терпеливо ждал нас в течение всего времени, а потом возил нас по всей Москве, когда мы улаживали дела супругов Лавровых.
То есть мы до конца ничего не уладили, слишком уж мало было времени, но смогли договориться с бывшими коллегами Лаврова-старшего, что они отпускают Петра Васильевича в обмен на свои драгоценные жизни. Правда, им никто и не угрожал, но Михаил Иванович умеет так красноречиво молчать, так длить паузу, что его собеседники успевают додумать всё, что угодно.
А потом Лаврова представила меня своему мужу, похудевшему и осунувшемуся, запертому на даче в Переделкине – надо же, такой знаменитый поселок стал местом заключения полковника ФСБ.
Он оценивающе смотрит на меня – не только как мужчина, но и как психолог и говорит:
– И зачем это было вам надо?
Я пожимаю плечами:
– Кто знает? Мой папа любит повторять, что рука дающего не оскудеет. Считайте, что я дала вам свободу в обмен…
– Значит, все-таки обмен? – усмехается он.
– В обмен на собственное спокойствие, – холодно договариваю я. Думает, мне от них что-нибудь нужно?
– А вы о нас беспокоились? – продолжает допытываться он.
Чего привязался? Лучше бы поблагодарил и всё. Или ему чувство благодарности незнакомо? Впрочем, он может сказать, что меня об этом не просил. В самом деле, чего я лезу не в своё дело? Так мне и надо!
Мы оставляем на даче – чья, интересно, она? – его приятелей, тем более что тот, кого я ударила гантелью, получил, как видно, сотрясение мозга. Анатолий Викентьевич перевязал ему голову бинтом ещё в квартире Лавровых, а теперь заставляет его лечь в постель.
– Ему надо полежать, – говорит он его товарищу. – Лучше, конечно, вызвать врача.
И потом вполголоса замечает мне:
– Тяжелая у вас рука, Анечка. Не хотел бы я вас чем-нибудь разозлить.
Мы отвозим домой супругов Лавровых. Хорошо, что стекла в джипе тонированные и снаружи не видно, что нас в машине шестеро. Высаживаем у их дома, но на приглашение Марины Константиновны зайти в гости отказываемся.
– Извините, – говорю я, – у нас вечернее мероприятие, на котором я пообещала непременно быть.
Именно по пути в отель я вынуждена терпеть допрос с пристрастием господина Найдёнова.
– И вообще, Михаил Иванович, – в конце концов распаляясь, говорю я, – прошу меня простить, что вовлекла вас в эти разборки. Ей-богу, я не нарочно. И кроме вас, у меня в Москве не было знакомых. То есть я могла, конечно, зайти в справочное бюро, отыскать своих знакомых ребят по сборной страны, но не было времени…
– Вы мне не ответили, – Михаил Иванович наклоняется ко мне с переднего сиденья автомобиля, где он сидит рядом с водителем, – вы готовы были рисковать своей жизнью ради этой женщины?
Вова и Анатолий Викентьевич сидят рядом со мной, но делают вид, что мой разговор с их шефом им совсем не интересен.
– Не готова, – признаюсь я.
– Но тем не менее вы всё же бросились на её защиту.
– Когда-то эта женщина меня обидела. Она дала мне деньги за то, чтобы я оставила в покое ее сына… Между прочим, я вовсе не собиралась его беспокоить!
Что такое, неужели клин клином не выбился? Я опять завожусь, причем на глазах у посторонних людей.
– И вы эти деньги взяли?
– Взяла, – говорю я, и от этого признания кровь приливает к моим щекам; ну зачем он мучает меня своими вопросами, ведь понимает, что я вынуждена на них отвечать, потому что после того, как он пришел мне на помощь, я у него в долгу. – Я кормила ребенка, и у меня была лишь временная крыша над головой, которой я в любое время могла лишиться.
Хоть бы он перестал смотреть на меня вот так в упор! Тишина, которая наступает в машине, звенит в моей голове, как назойливый комар.
– Ну и что здесь такого? – среди этой тишины говорит Вова. – Вы видели, как эти Лавровы живут? Не поделили между собой пару-тройку миллионов долларов! Представляю, как она бесилась, эта дамочка, когда узнала, что её сыночек женился на провинциалке! А я считаю, Анька, что ты правильно сделала. Это со стороны сейчас хорошо осуждать. Когда не знаешь, что такое не иметь своего жилья и жить впроголодь. Молоденькая девчонка… Сколько тебе тогда было?
– Девятнадцать.
– …В девятнадцать лет осталась одна, с ребенком на руках.
– У Ванессы Михайловны наверняка были родители, – холодно замечает Найдёнов.
Да что это он, суд надо мной устроил, что ли? По какому праву? Вот скажу сейчас, что могу оплатить его услуги! Пусть только назовет, во сколько он оценивает свою помощь мне!
– Мои родители жили в селе, и я вовсе не хотела сваливаться на их голову и признаваться в том, что меня бросил красавец-муж, выходец из богатой московской семьи. Наверное, они уже видели меня гуляющей с их внуком по Красной Площади…
– А я, признаться, думал, что своими успехами вы обязаны какой-нибудь богатой родне, – замечает до того молчавший Анатолий Викентьевич. – Неужели женщина в одиночку может пробиваться к цели и добиться самых высших достижений в спорте, который лишь недавно стал считаться и женским?
