Он преподавал княжне немецкий язык, испанский, английский, рассказывал ей об истории Древней Греции, попутно обучая любимую ученицу латыни.
Первое время на уроках присутствовала и гувернантка Софьи Николаевны, Луиза, но на беду случилось так, что у княгини заболела горничная и ей пришлось пользоваться услугами расторопной француженки. Молодые люди всё чаще стали оставаться одни.
Соне нравилось учиться. Надо сказать, французский язык на уроках своей гувернантки она освоила довольно быстро, а потом стала приставать к Луизе с такими вопросами, на которые та не всегда могла ответить. Потому она и вздохнула свободно, когда появился Вадим. У студента, в отличие от Луизы, кажется, был готов ответ на любой вопрос. А если он чего-то и не знал, то с улыбкой отвечал Соне, что назавтра непременно даст ответ, потому что нынче и сам его не знает…
Княжна относилась к своему учителю с уважением и в беседах на самые отвлечённые темы слушала внимательно, обращалась почтительно – Вадим Валерьянович. Тут княгине не в чем было упрекнуть свою дочь, а вот об учителе этого сказать было нельзя. Он влюбился. Да так, что не мог есть и спать, и стал худеть и бледнеть на глазах.
– Уж не хвораете ли вы, Вадим Валерьянович, – спрашивала его сердобольная княгиня, но учитель поднимал на неё совершенно больные глаза и говорил.
– Никак нет, ваше сиятельство, я совершенно здоров!
Княгиня, как говорила она сама про себя, была стреляным воробьем и, поняв, в чём дело, решила вначале призвать к себе Луизу. Посоветоваться. Мол, ежели так и дальше пойдёт, оставлять молодых наедине будет небезопасно.
Луиза, узнав со слов Марии Владиславны, о "беде", развеселилась.
– Полно, ваше сиятельство, ничего страшного в том нет. Думаю, я исправлю это положение, заставлю дела идти в нужном направлении.
Гувернантка не всегда выражалась понятно. Не то, чтобы княгиня ей не доверяла, но решила на всякий случай проявить бдительность. А если по-простому, проследить за действиями гувернантки.
Вначале она обнаружила её беседующей с учителем. Вернее, говорила в основном Луиза, несчастный учитель лишь кивал её словам.
В следующий раз она обнаружила Вадима в комнате француженки. Дверь была приоткрыта, потому княгиня вроде невзначай задержала шаги и услышала, как та успокаивает плачущего Вадима словами, которые вполне успокоили Марию Владиславну.
– Ай-ай, какой красивый, молодой юноша, плачет из-за игрушки, которая ему никогда не достанется.
– Софья Николаевна – не игрушка, – не согласился студент.
– Конечно, не игрушка, это я так… шучу, чтобы развеселить учителя, который не замечает, сколько красивых девушек вокруг. А ведь они могут развеселить Вадима, развеять его печаль…
Голоса смолкли, а потом Мария Владиславна отчетливо услышала звук поцелуя.
Почему-то такое развитие событий расстроило княгиню больше всего. Она с горечью подумала, что наступило время, когда молодые долго не печалятся о предмете своей любви, и их может утешить всякая… Из чувства справедливости Мария Владиславна даже мысленно не стала говорить о Луизе плохих слов, но дала себе слово, отказаться от услуг Вадима при первой же возможности.
Случай представился даже быстрее, чем ожидала княгиня.
Князь Астахов служил в ту пору в Канцелярии иностранных дел составлял деловые бумаги и в некоторых случаях использовался своим начальником как переводчик – Николай Еремеевич знал шесть иностранных языков.
Беда Астахова состояла в том, что он имел вид крайне непредставительный, несмотря на свои аристократические корни. Какой-то он всегда был сутулый, печальный. Несчастный. И возбуждал своим видом жалость, что не к лицу было служащему.
Мария Владиславна понимала: супруг панически боялся, что в один прекрасный день семья его останется вовсе без средств к существованию, хотя в то время Астаховы жили гораздо лучше, чем теперь.
Однажды князю удалось оказать серьезную услугу некоему иностранцу, который оказался профессором Петербургской Академии наук.
Тот проникся озабоченностью Астахова по поводу надлежащего образования для своей дочери, и вскоре к Соне стали ходить учителя Академии, достаточно почтенного вида, чтобы Мария Владиславна могла больше не опасаться за честь дочери.
Вадиму мягко отказали, – в его преподавании больше не нуждались, и с той поры ни княгиня, ни сама Софья его не видели. Причем последняя так ни о чем и не узнала. В совместной беседе Мария Владиславна, и Луиза решили, что рассказывать о любви к ней Вадима Софье не стоит.
Впоследствии княгиня вспоминала Вадима и дивилась бесчувственности дочери: какая девица на её месте не заметила бы такой пылкой влюблённости молодого человека? Неужели её дочь лишена самой обычной женской интуиции, которая всякой девице дается от рождения.
Наверное, поэтому она особенно и не принуждала Софью к замужеству, подозревая, что поговорка "стерпится – слюбится" к её дочери не подходит совершенно…
Посылать за Николаем в полк не пришлось, он сам приехал вскоре после разговора княгини с дочерью. На ходу сбрасывая плащ на руки Агриппине, он ворвался в гостиную, где сидели его мать и сестра, чтобы, задыхаясь от волнения, спросить:
– Неужели это правда?
– Правда, – кивнула Мария Владиславна, забыв, как обычно, попенять сыну на моветон – так торопился, что и забыл о приличиях. Неужели трудно поздороваться?
Но сегодня всё шло не так, как было заведено в их доме, потому княгиня протянула сыну слиток золота и произнесла:
– Вот оно.
Князь почти таким же движением, как недавно мать, подбросил на ладони слиток, прикидывая его вес.
– Фунтов пять?
– Шесть, – поправила Соня.
Мария Владиславна уже открыла рот, чтобы предложить сыну перевести дух и попить чаю, но он обратил сияющий взгляд на сестру и тут же, посерьезнев, требовательно спросил:
– А где остальное?
И опять родные женщины поняли его как надо. Молодой князь всегда прежде вел себя спокойно и невозмутимо, и оставалось только догадываться о терзаниях Николя, когда он отдавал в починку свой мундир, вместо того, чтобы по примеру своих богатых товарищей, попросту сшить себе новый.
Он вынужден был избегать шумных компаний, разгульных пьянок с цыганами и шлюхами, потому что не мог позволить, чтобы друзья платили за него. Своих же денег, таких, которых он мог бы потратить не задумываясь, у капитана Астахова не было.
Без сомнения, от нищеты, в которую постепенно сползала княжеская семья, больше всех страдал именно он.
Мария Владиславна улыбнулась горящим предвкушением глазам сына и грустно подивилась собственному спокойствию. Надо же, перегорела!
Она наказала Агриппине сидеть в кухне и носа наружу не казать, а сама поспешила вслед за своими детьми – Соня как раз передавала брату свечу и спички.
