Небольшой резной дворец с высокой ступенчатой крышей. Возможно, в нем жила какая-нибудь принцесса Турандот. Внутри устроен храм, на красных деревянных полках сидят в позе лотоса тысяча будд. Сидят так же безмятежно, как в жаркой Бирме, им не холодно в этой темной стуже. Умиротворенные до призрения к нам, ничтожным, они везде и своими взглядами сопровождают по периметру всего коридора, от входа до выхода. Выход там же, где и вход. Нарушать извечный порядок нельзя. Можно двигаться только вперед, справа налево, только вперед, оборачиваться нельзя. И правильно. Разве мы в силах изменить то, что совершили… В Китае провинившихся бьют палками по животу…
– Вы мой ангел-хранитель.
– Не преувеличивайте, куда мне…
Туман… Жизненные горизонты заволокло туманом. В воздухе так много влаги, что нет места для слез. На душе тяжелый камень. Под утро мороз. Рыба замерзла вместе с рекой. Он вытащил несколько ледяных рыбин и бросил их в котел.
– Китайская рыба к морозам не привычна… а мы ее – опаньки – за жабры… Не бойся, птичка, еще день-два, улетим отсюда поближе к свету…
«Новая Женщина» Март 1895. Мэри Берри пишет нам из Китая. Война загнала меня черт знает куда. Клипер, то есть дырявое корыто времен капитана Дрейка, с несколькими пассажирами до Шанхая не дошел. А берег, на который я ступила, – не иначе как поднебесные хляби. Китайцы иностранных языков не понимают совсем, и на все вопросы один ответ: Пу-йо (Нет!) – всякий раз отпихивают резкими звуками, выставляя руки вперед, чтобы не смела приближаться. В прибрежном городишке попался обанкротившийся негоциант из Гонконга (так он представился, без имени) и кое-что прояснил, насмешливо поглаживая мой велосипед.
– Конечно, европейцы неплохо смыслят в таких вот механических штуковинах, но совершенные невежды в древней литературе, да и как иначе, ведь они не знают китайской речи. У вас уважают тех, кто сдал экзамены по фабрикам, банкам и торговле. У нас человек становится ученым, если он знает все труды мудрого Кун Фу-Цзы. Колеса вы крутить умеете, но, в сравнении с нами, плаваете по мелководью, как мелкая рыбешка, а мы уважаем глубину.
Этот китаец, неплохо говоривший по-английски, долго и доходчиво толковал о том, насколько я невежественна. Земной шар – никак не может быть шаром, поэтому пытаться объехать его вокруг бессмысленная затея. Такое мне слышать на Востоке уже приходилось.
– Каждый раз объясняю невеждам с Запада, что земля похожа на пухлую рисовую лепешку и располагается на спине Небесного Дельфина. Когда Дельфина смешат зведы, он мигает глазом, и от этого происходят землетрясения. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять что Китай – срединное царство, причем самое значительное, поэтому сюда, к центру, так стремятся люди из других земель. На нашей карте нет Америки и Африки, потому что нам они не интересны. Когда Кун Фу-Цзы спросили, зачем с далекого Запада приходят к нам люди, он сказал: долго сидеть утомительно. Вот где мудрость: надо будет – сами придут, а нам не по нраву долгие походы. На чужбине китаец даже обувь починить не может, по себе знаю. У ваших сапожников ни материалов, ни инструмента порядочного нет, ни понимания, что такое удобная обувь. То, в чем ходите вы, для нас загадка, – как можно таскать на ногах такие колодки? А ваша еда? Всю жизнь едите молоко, словно малые дети. Откуда же разум возьмется? Чем вы думали, когда ехали сюда? Я так вам скажу: от берега не отдаляйтесь. На побережье к чужакам привыкли, а во внутреннем Китае пучеглазых считают демонами, пугаются и могут подсунуть отравленный рис или даже забросать горящими факелами. Так что туда вообще не суйтесь. Японцы, конечно, хуже отравленного риса, но это несчастье временное. Как пришли, так и уйдут.
Я надеялась, что мой советчик поможет устроиться на ночлег, а он привел меня к местному начальству, толстому китайцу в шелковом халате и красной шапке, который потребовал у меня паспорт. Оказывается, иностранцам требуется местный паспорт для пребывания в Китае. У меня такового не имеется, стало быть, я проникла на территорию, да еще и воюющую, незаконно, поэтому он обязан взять меня под стражу и выяснить, не шпионка ли я, – так объяснил крики красной шапки мой провожатый. Потом меня втолкнули в темный чулан и велели тихо сидеть до утра. Вероятно, под личиной «негоцианта» скрывался истинный патриот, который счел за лучшее передать меня в руки представителю власти.
В чулане воняло тухлой рыбой. Я мечтала задушить «негоцианта» собственными руками, нервы на пределе, но все-таки задремала, сидя на холодном полу. Внезапно громкие выстрелы и крики. В чулане нашлось слуховое окно, через которое пробивался хоть какой-то свет. А потом начался кошмар и ужас… Ужас войны, который запомнился обрывками крови и грязи. Трудно поверить, что это не дурной сон, а реальность. Не знаю, хватит ли у меня сил и найду ли верные слова, чтобы донести увиденное и пережитое до читателей.
Хладнокровная жестокость японцев, зараженных духом самураев, не знает границ. С трудом припоминаю, как очутилась на улице и увидела человека, приколоченного к дверям соседнего дома. Лихорадило, началась рвота. Уперлась головой и ладонями в стену дома напротив. Казалось, вместе с блевотиной вытекут глаза. Опустилась на землю, как пустой мешок. Когда пришла в себя, поняла, что велосипеда нет. Ничего нет. При мне осталось только то, что было спрятано во внутренних карманах жилета. Потом кто-то схватил меня, накрыл шинелью и потащил куда-то… Очнулась в госпитале Красного Креста в Шанхае, откуда и пишу вам это письмо. Надеюсь, самое страшное позади. Ваша М.Б.
Дневник Мэри. 5 апреля. Утром в иллюминаторе каюты увидела две высокие скалы, покрытые зеленью и приземистыми темными соснами. Началась Япония – миниатюрная страна, где на густой россыпи островов живут миниатюрные люди. Первый японец на берегу – таможенник на причале, в отвратительно сидящем немецком мундире и форменной фуражке с никелированной хризантемой. Дальше пошли такие же карикатурные персонажи, одетые в европейскую одежду, которая совершенно не подходит им по фигуре. Твидовые костюмчики, английские пальтишки, черные фрачные пиджаки с белыми манишками, ботиночки моего размера. Труднее всего им привыкнуть к обуви, как и китайцам. Западные мундиры и костюмы, говорит Ш., появились одновременно с японской конституцией всего несколько лет назад, поэтому «еще не притерлись», как и конституция.
Ездили в Токио, Киото, Нагойю, Камакуре, Кавагойу, Яйзе. Двое суток провели в Игу, на родине ниндзя. Многовато за 10 дней, зато названия какие экзотические.
Я называю его Шума, он меня Цыпа. Спрашиваю, почему Цыпа? – Из любви к орнитологии. Говорит, что в Японии впервые, но многое знает из верных источников, русские моряки шутят: то-яма, то-канава, а мне нравится в Японии, что она успокаивает человека среднего роста, никто над ним не громоздится, и на женщин можно смотреть сверху вниз, как и полагается мужчине. Ваши феминистки бросают вызов естественному миропорядку, а поле сражения – каждый отдельный мужчина, так значит, и я? Хочешь со мною сражаться?
Не понимаю, шутит он или нет. Мне сейчас не до шуток. Я серьезна до невозможности.
