А вот Петя из окружения все же вышел. Прошел, как и положено, фильтрацию НКВД, был отправлен на Ленинградский фронт, где к тому времени фашисты как раз сомкнули блокаду.
С того дня тянул тягостную лямку службы в военно-полевой хирургии до самого конца, до августа сорок пятого, когда уже и немец капитулировал, и тут упросила Родина возглавить медсанбат 25-й армии 1-го Дальневосточного фронта, что освобождал от самураев Маньчжурию и Корею. Удача редкая: вернулся Петр с войны без единой царапины, если не считать сломанной в Будапеште ноги. Зато в чине подполковника. С иконостасом на кителе, поскольку оперировал без продыха бесконечных пять лет.
Сын его Володя появился на свет уже после войны, в сорок седьмом, от счастливого брака с юной медсестрой хирургического отделения Красноармейского военного госпиталя Ленинграда и, таким образом, обречен был повторить судьбу доблестных своих предков. Родительская квартира на улице Марата, неподалеку от кондитерской фабрики Крупской, где по утрам, особенно в зимнюю пору, так сладко и тепло благоухало расплавленным шоколадом, 9 Мая, как и в другие праздничные дни, полнилась благодарным народом всяческих званий и заслуг перед Родиной. Пили за золотые отцовские руки, а некоторые чрезмерно экзальтированные генеральши так и вовсе их натурально лобызали. Пили, конечно, за Победу. За павших бойцов. Слезы лили. Пели песни под гитару да под баян: «Землянку», «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», «Вставай, страна огромная…». И с музыкой этой, со слезами взрослых возрастало в мальчике незабытое и поныне чувство сопричастности к великим вехам великой страны, имя которой СССР. Страны, за которую сражались и отдавали жизни все эти люди. Страны, за которую, если потребуется, и он отдаст жизнь без малейшего колебания. Страны, от одного имени которой, от гимна, от просторов этих от моря до моря, перехватывает дух. И – мурашки по коже.
Помимо почитания военно-полевой хирургии, родители обучили его главному. Крепко любить свою Родину. Хранить верность присяге воинской. Пуще ока беречь офицерскую и человеческую честь. Пахать не за награды, а за совесть. И никогда не бздеть.
С этими жизненными установками окончил Володя ту же самую Военно-медицинскую академию, что и отец, отслужил несколько лет в гарнизонном госпитале на Дальнем Востоке, оттуда перевелся в Челябинск возглавлять медсанчасть ракетной дивизии. Да вот беда, руководящая работа ему претила. Ему бы войны. Тут и она подвернулась.
Всего лишь за годик с небольшим в кабульском госпитале, а затем и в баграмском медсанбате стольких он бойцов штопал да латал – не счесть. Война ведь калечит без разбора возраста, званий и боевых заслуг. Бывает, как вот у собственного его отца, – за всю войну ни единой царапины. А бывает, в первом же бою становится боец инвалидом. Или, хуже того, за неделю до дембеля. Нет, не доблестные командиры и звездные военачальники управляют войной. Сам Господь Бог и сам Сатана командуют ходом военных действий. К такому вот теологическому выводу пришел Петрович на втором году боевых действий в Афганистане. Для майора медицинской службы, как и для остальных советских военврачей, война эта стала не то чтобы второй академией, но наивысшей школой, в которой выковывалось и взрастало врачевательское их мастерство. Словно ангелы небесные, поднимали и воскрешали переломанных, искореженных бойцов эти циники, пьяницы и сквернословы. Сотнями, тысячами, десятками тысяч. Как тут вновь не вспомнить про замысел Божий!
Нынешний капитан на операционном столе был ничем не лучше остальных. Быть может, даже хуже, поскольку по его душу уже звонили из штаба армии. Произносили громкие имена. Поясняли, что у парня на этой войне погиб отец. Так что желательно его поберечь. Сохранить что только возможно.
Да что там сохранишь?! Еще в сортировочной, едва взглянув на ранение, Петрович сразу же прикинул предстоящую операцию. Мина, судя по всему, самодельная. Корежила человечью плоть ударной волной в несколько тысяч атмосфер со скоростью не меньше двух километров в секунду, жаря ее огненным газом и так называемыми волнами упругого напряжения, которые рвут сосуды, мясо, нервные окончания в глубь и в ширь человеческого тела, кромсают его «молекуярным сотрясением», как называл этот эффект отец военной хирургии Николай Иванович Пирогов. Опыт раневой баллистики подсказывал Петровичу, что для такого ранения единственное решение – ампутация. Да повыше. Ткань отмирает стремительно. Следом – гангрена.
Покуда операционная сестричка Наташа густо мазала ноги бойца йодом от колена и до отверстого мяса, покуда накладывала жгуты, Петрович уже прикидывал, высоко ли ноги ампутировать. Тут каждая мелочь важна. И пульс магистральных сосудов, кровоточивость мышц и тромбов в венах. И опыт хирургический, конечно, позволяющий оценить ситуацию, а, по сути, дальнейшую человеческую судьбу, предвидеть, как в будущем у парня сформируется опорная культя. Чтобы и кожи, и плоти хватило на то, чтобы хорошенько остаток кости плотью и кожей этими укутать. И не внатяжку.
Поначалу отсек голень, что держалась на честном слове да двух сухожилиях – ахилловом и длинном малоберцовом. Наташа сбросила ее в эмалированный таз, предназначенный для отходов человеческого тела. Таз отозвался глухим шлепком. Дальше черед ПХО – первичной хирургической обработки, необходимой для того, чтобы очистить рану от мусора, камешков запекшихся, обломков кости, поставить, где требуется, дренаж, мертвую ткань иссечь. Самым тяжелым из всего набора хирургических ножей, ампутационным, Петрович надрезал кожу «сапожком», ровно рассек переднюю большеберцовую мышцу, а там уже и икроножной, и камбаловидной черед пришел. Здесь, в серединной части голени, самое средоточие вен, сосудов, окончаний нервных. Резать надо с осторожностью чрезвычайной, и плавно, и жестко. Впрочем, лезвие отсекало плоть почти безо всяких усилий. Вскоре сахаром чистым и берцовая кость обнажилась. Распатором коротким, что едва умещался в руке, принялся теперь надсекать и сдвигать вверх прозрачную пленку надкостницы. Субпериостальным способом, как называют это хирурги. Хирургия хоть и похожа в чем-то на столярный труд да слесарный ну и, конечно же, на работу сантехника, инструментарием своим все же отличается в сторону изысканности и некоторого даже изящества. И подчас веками сохраняет в названиях имена их изобретателей. Мало кто помнит ныне итальянского хирурга Леонардо Джильи, что помогал рожать европейским дамам в конце девятнадцатого века, однако пилой его проволочной пользуются с благодарностью по сей день. Зубцов на ней не имеется. Пилит кости мелкими стальными узелками с ювелирной точностью. Мышцы отверстые не калечит. В обращении проста. И места много не занимает. Так что перепилил Петрович офицерскую белую кость за считаные минуты. Опилок с ошметками некрозного мяса – в таз. Второй хирург, армянин Оганесян, уже наготове. Он в шитье магистральных сосудов и периферических нервов – Диор. Не зря же папа его – лучший портной Нахичевани. Предстоит ему дело ответственное, кропотливое. Резать и перевязывать периферические нервы. Подкожные, икроножные, тибиальные исчислял по проекции. Перевязывал кетгутовой лигатурой по возможности выше. Колол тримекаином над перевязью. И только после этого отсекал бритвой пониже лигатуры. Можно, конечно, и без вторичного усечения нервов обойтись. Однако вслед за этим появятся спайки, фантомные боли, от которых мальчишки воют волчарами стреляными всю ночь до следующего укола морфина. С сосудами еще та морока. Их, главное, вязать не туго, но крепко. Потом снять жгуты, проверить: если кровоточит, значит, вновь жгутами кровоток останавливай да гляди внимательно, где у тебя оплошность вышла, где ты этот сосуд недостаточно крепко перевязал. Иначе – гематома. Гной. Дренаж или еще хуже – новая операция!
