Суровый отцовский надзор и воинский порядок в семье, впрочем, естественным образом облегчили его существование в училище. Казарма не пугала его, как большинство очутившихся тут сразу же после школы домашних ребят. Ее порядки, правила и уставы были Сашке понятны и давно изучены. Так что следующий этап его короткой пока что жизни в Челябинском высшем военном командном училище штурманов, а в сокращенном виде ЧВАКУШ, проистекал просто и без особых проблем. Тем более что некоторые из преподавателей почтенного возраста еще помнили его отца, следили за его штурманскими победами и дивились, что отпрыск, быть может, даже грамотнее и смекалистее отца, с честью несет семейное имя.
За пять лет Сашка научился управляться с навигационными системами любых советских боевых самолетов, планировать и рассчитывать различные способы и виды бомбардировок, знать, снаряжать для боя эти самые авиационные бомбы, включая бомбу ядерную. Нестарые дядьки, ветераны Великой Отечественной войны, научили его тактике воздушной стрельбы, а еврей Рапопорт – сложнейшей математической выкладке, позволяющей по одной таблице, даже без приборов целеуказания, рассчитать угол атаки и скорость фугаса до точки взрыва.
Но главное, Сашку научили летать. Полет – это ни с чем не сравнимое чувство абсолютной тишины и безбрежной свободы, когда ты не слышишь ни звука двигателя, ни звуков мира, расстилающегося под тобой, но только песнь своего сердца. Его ликование. И даже отвратный запах резины, перемешанный с запахом талька в кислородной маске, не мешают твоему счастью. И твоей силе, повинуясь которой боевая машина то падает камнем вниз, то вращается бочкой, то мчится, сверкая серебристыми крыльями с алой звездой, прямиком в стратосферу, туда, где и до космоса – рукой подать. Во время одного из таких учебных полетов двигатель и вовсе угас. Всего на мгновение, когда божественная высота, чистота и тишина охватили все существо молодого пилота до самой крохотной клеточки. Страха не было. Только абсолютная уверенность в Божием промысле, который не допустит его гибели в этой первозданной, ангельской лазури. Громыхнув выхлопом, двигатель вновь запустился и, оставляя позади себя ватный след конденсата, повел машину на плановое снижение. Но то мгновение между жизнью и смертью, та абсолютная вера в спасение поселились в душе Сашки на- всегда.
А на третьем курсе началась война. Отец отправился в первую командировку еще в декабре семьдесят девятого. Но скоро вернулся. Играл желваками в ответ на вопросы жены и сына. Говорил мало. Раскрылся едва-едва лишь на дне рождения Сашки, уронив в себя прежде несколько рюмок водки за семейным столом. Запалил сигарету. «Не рвись туда, Саня, – проговорил между глубокими затяжками, – это глупая война. Мы ее обязательно проиграем». А через месяц вновь на войну собрался. Теперь уже навсегда. Сашка запомнил тот весенний день отчего-то до самых мелких деталей. Бетонка взлетной полосы парила после дождя. А над бетонкой кружились стаи золотистых бронзовок – красивых, иссиня-смоляных с металлическим зеленым отливом. Жуков манили заросли белых пионов, что высадила чья-то заботливая, женская скорее всего, рука в палисаде возле диспетчерской башни. Тяжело и гулко приземлялись они в нежную пену лепестков, бултыхались в ней, собирая на крылья, на брюхо и лапки сладкую пыльцу, ароматный нектар.
Обок полосы уже переминались, дымили сигаретами несколько офицеров высоких авиационных званий и разных профессий, собранных Родиной и полковником для формирования будущих частей, эскадрилий и полков 34-го авиационного корпуса 40-й армии. Офицеры травили анекдоты. Смеялись и улыбались беспечно, словно собирались в отпуск на Крымское побережье. Выдавали их только большие дорожные чемоданы. И летняя полевая форма, в которой в отпуск обычно не ездят. И что-то во взгляде. Не страх, конечно же. Но глубинная какая-то тревога. Печаль тихая. Транспортный «Ан-12» с самого утра загружали зачехленным оборудованием спецсвязи, сложенными широкополосными антеннами, ящиками с трансиверами и ретрансляторами. Лавки в грузовом отсеке предназначались для офицеров, оставалось еще несколько кубов свободного пространства для их чемоданов. Предчувствуя, быть может, грядущую беду, мать на аэродром не поехала. На заднем сиденье черной отцовской «Волги» Сашка сидел один, пытаясь поймать взгляд отца в зеркале заднего обзора. Но отец на него не глядел. И по прибытии сразу же отправился к отъезжающим. Вспомнил о сыне за пять минут до вылета. Подбежал суетливо. Обнял. Расцеловал троекратно по-русски. А затем в первый и последний раз сказал ему то, чего прежде не говорил ни разу. «Храни тебя Господь!» – произнес отец вполголоса. Отец улыбался, но тело его под рубахой источало запах тревоги. Сашка чувствовал этот запах и улыбаться в ответ не мог. В носу и в глазах его защипало, и слезы навернулись мгновенно. Он хотел что-то ответить отцу. Пожелать ему остаться в живых. Вернуться домой как можно скорее. Поберечь себя. Но вместо этого пролепетал какую-то глупость. «Привези джинсы», – сказал Сашка сквозь слезы. Отец кивнул и, придерживая рукой фуражку, побежал к само- лету.
Майские жуки все еще кружились над раскаленным бетоном взлетно-посадочной полосы, когда транспортный самолет, рассекая воздух и жуков могучими лопастями, тяжело оторвался от земли, оставляя после себя сотни мертвых насекомых и неодолимое чувство печали.
Окончил он ЧВАКУШ хоть и без красного диплома, которого Сашку лишили на пятом курсе за драку на танцах с молодым и самоуверенным преподавателем научного коммунизма, однако со специальностью «штурман бомбардировочной авиации» и направлением в Туркестанский военный округ, который он как отличник имел право выбрать самостоятельно. Ведь именно отсюда – самый короткий путь на войну.
О туберкулезе Сашка узнал на медкомиссии в Ташкенте. И тут же был отправлен обратно домой с убийственным приговором о негодности к штурманской службе. Еще из Ташкента несколько раз звонил отцу в Кабул. Сетовал на предвзятость военных медиков, на жестокость судьбы, умолял употребить свои связи, да только полковник велел новослепленному лейтенанту возвращаться в расположение матери и ждать решения о работе авианаводчиком. Но Сашка его так и не дождался.
Проворочался Сашка без сна в раздумьях тягостных до самой зорьки. И лишь только запердели выхлопными газами первые автобусы, облачился в офицерский мундир и отправился в военкомат.
Военком Осокин мучился похмельем. Он даже, грешным делом, хотел по пути на службу оздоровиться бутылочкой «Жигулевского» из гастронома, однако, опасаясь, что этим не ограничится, решил освежаться крепким чаем. Его-то, набуравленного до состояния настоящего чифиря, и потреблял военком из мельхиорового подстаканника с изображением космического корабля «Восток», когда в кабинет вошел Сашка.
– Товарищ майор, – отчеканил твердо последний свой аргумент, – снова принес рапорт. Хочу отомстить за смерть отца.
– Да на тебя еще на прошлой неделе запрос пришел, – поднялся из-за стола лысый и низенький военком. – Только я тебе со всей этой суматохой сказать позабыл. Собирайся. В распоряжение штаба Сороковой армии.
5
Ὄλυμπος
[34]. Imp. C. Messio Quinto Decis II et Vettio Grato
[35]
