С полными-то баками, да в другое-то времечко можно не то что до Термеза, но и до Душанбе долететь, выпить нормальной русской водки с черным хлебушком, селедкой жирной, тихоокеанской, пловом отъесться с шашлыками бараньими, дыней медовой усладиться. Новости посмотреть о том, как колосятся наши нивы, а счастливые советские воины помогают благодарным афганским крестьянам рыть арыки и возводить мосты. Посмеяться над новостями такими, выматерить от души их создателей. Поглядеть на девчонок в коротких платьишках. Может, какую из них даже и укатать. И сразу – назад. Туда, где «брюшнячок», гепатит, мясо, говно, смрад. Туда, где человеческая значимость, жизнь, дружба и любовь имеют совершенно иной накал, иную пробу. Равно как и человеческие грехи. Всё контрастно. Всё зримо. Несравнимо.
Сквозь захватанное пальцами безымянного бойца наземной службы оконце иллюминатора, сквозь хитросплетение его дактилоскопических узоров и линий судьбы, обозначавших великие загадки человеческого существования, полковник с грустью смотрел на морщинистую землю цвета вяленого табака, на куртины дикой полыни, реку цвета мутного пепла, ровную геометрию редких кишлаков и селений, означающую для совсем неведомых ему людей дом, очаг, родину.
Но чем выше становились горы, тем меньше мира являла эта земля. Вздымая клубы чахоточной пыли и дизельной гари, шли в створ ущелья колонны мотострелков, перли самозабвенно артиллерийские и минометные полки, оснащенные хоть и не шибко новым, но все же грозным оружием, исчисляющим тысячи тонн тротилового эквивалента, стали и свинца. Проплывали, плотно облепив броню машин пехоты, тысячи наших ребят, солдатиков рабоче-крестьянской армии, поскольку другие советские сословия от службы в армии такой обычно откупались. А уж в военную пору – особенно усердно. Барражировали в небе и совсем рядом с «иволгой» в рокоте силовых установок с десяток ударных «Ми-24», прозванных тут за круглые ли ноздри воздухозаборников или за кровожадность их «крокодилами». Штурмовая авиация проносилась где-то в выси со скоростью звука.
Ничего подобного не было у врага. Ни ракет, ни бомб таких, ни гаубиц. Не говоря уж об авиации. Да и самого врага, по данным разведки, в ущелье было в два раза меньше. Но вот именно этот тщедушный по меркам кремлевских стратегов враг удивительным образом уже второй год держал оборону. Дозволял нашим войскам, порой даже не ввязываясь в драку, войти в ущелье, чтобы там, под защитой скал, подобно стае натренированных охотничьих лаек, трепать и пускать кровь русскому кабану. Почти всегда эти рейды, в которых ограниченный контингент советских войск терял сотни людей, подбитую и выведенную из строя технику, заканчивались нашей победой и следовавшим за ней перемирием. И почти всегда новым вторжением. Сколько их было, начиная с весны восьмидесятого? Полковник посчитал, что нынешнее будет пятым. А сколько еще впереди? Да и возможно ли вообще покорить этот смелый народ? Заставить по большей части неграмотных, нищих, зачуханных людей проникнуться идеями европейского марксизма и русского социализма, поверить и двинуть дружной толпой в светлое завтра? Для этого их хотя бы лет двести нужно держать в узде крепостного права, как держали в нем русский народ. Драть на части Гражданской войной, войной Отечественной, лагерями да каторгой. И то вряд ли народ этот после страшных таких испытаний кому-нибудь покорится. Тысячи лет жгли его, резали, убивали. А он, гляди, живет. Скалится со своих гор на пятнистые фюзеляжи с красными звездами. Целится в огонек папироски. Как его победить?
На подлете к Рухе дыма, масляной копоти, вспышек грозовых внизу стало больше. Шел бой на земле. Чадила подбитая техника. Гибли люди. Воплощались в жизнь штабные задачи. Хотя с высоты в три с лишним километра людей в этой битве было не различить. И смерти их – не заметить.
А тут, за дюралевой обшивкой вертолета, музыка англосаксов, струящаяся из командирского магнитофона, и сигаретный дым из кабины, и хриплый шелест радиосвязи, словно символы иной, исполненной мира жизни, в которой, как кажется то ли по глупости, то ли от детского нашего простодушия, нет места гибели человеческой. Всякая смерть – не про нас. Полковник, грешным делом, тоже так думал, ни душевным смятением, ни предчувствием опытного офицера не подготовленный к тому, что вот же она – заглядывает в заляпанное окошко иллюминатора. Манит пальцем. Лыбится криво. Скольких покойничков перевидал полковник за два года этой войны – и не счесть! Не меньше полка. Обгоревших, раздавленных, растерзанных, юных. Видел, а все равно верил упрямо, что смерть на войне – удел молодых. Что возьмет она кого угодно. А только не тебя. Просто потому, что невозможно это. Что ЭТО – за гранью твоего понимания.
Покуда, устроившись за столом с командирским планшетом, полковник рвал глотку с «Окабом»
[23], отправившим пять «восьмерок» в дальний закрай ущелья без должной разведки и согласований, пока связывался с командованием десантников, которых туда планировалось забросить, и с артиллеристами, которым по-хорошему-то стоило их прежде того поддержать, Овца тщательно, с искусством профессионального халдея исполнял нехитрые обязанности командирского порученца. В деле этом Овца поднаторел, отработав полгода до призыва в директорской столовой Харьковского завода имени Малышева, снискав за нужную теплоту котлет, прохладу компота, учтивость и молчаливость благосклонную рекомендацию самого заводского головы.
Теперь он сервировал чистой салфеткой откидной столик, раскладывал на керамической тарелке с олимпийским мишкой посередине бутербродики с сыром, укрытым заботливо изумрудным листочком петрушки и полукружием лимонным. Мутил чифирь с молоком, чтоб воевода не только набрался сил, но и связки в горле смягчил. Да полосатую конфетку вбок стакана в мельхиоровом подстаканничке присовокупил. На каких продовольственных складах, в каких военных лавках или вражьих дуканах добывал все это Овца – неизвестно, только быт полковничий изо дня в день обеспечен был наилучшим образом, без лишних напоминаний, суесловия и выволочек. К тому же Пашка был добр без всякой меры. Всех любил. Со всем смирялся. «Вот вернемся в Союз, – обещал ему полковник, – в монастырь определю. Цены там тебе не будет, Павел!» Тот кланялся в ответ с благодарной улыбкой.
Командированные офицеры узла связи тем временем выдавали в эфир координаты высадки тактического десанта, групп прикрытия, целей для штурмовой авиации. Укомплектованный под самый потолок радиостанциями коротковолновой и дециметровой связи, ретрансляторами, станциями шифрования, планшетами, десятком антенн и даже вспомогательной силовой установкой воздушный командный пункт был связан незримыми нитями со всем, что пролетало сейчас в небе или только готовилось к вылету в ущелье, беспрекословно подчинялось ему, исполняло рубленые его команды.
Попадешь ли в кровавую засаду, взлетит ли мячиком подорвавшаяся на фугасе боевая машина пехоты, утолкают ли бородатые штормовым огнем к пропасти – когда еще свои пехом да по горам подоспеют? Вот и выходит, что лучше друга, чем «вертушка», у бойца в этой войне не предвидится. Она вытащит и из самой, как говорится, глубокой жопы, и окружение прорвет, и раненых с мертвыми с поля боя вывезет, и новых бойцов в подмогу доставит. «Мальчики по вызову», как называл самого себя и своих сослуживцев Харитонов Витя.
