Тем временем Дрягин подготовил кассационную жалобу в Сенат. Сенаторы, во многом под влиянием мнения обер-прокурора Уголовного департамента Сената А. Ф. Кони, постановили передать дело на рассмотрение новым составом суда.
Обвиняемые и их защитники по окончании процесса
Второй судебный процесс проходил осенью 1895 года. Как вспоминал В. Г. Короленко, который вместе с двумя коллегами вел стенографическую запись: «И опять против них (мултанцев. — А.К.) выступили два полицейских пристава, три урядника, старшина, несколько старост и сотских, вообще тридцать семь свидетелей, в числе которых не было опять ни одного, вызванного по специальному требованию защиты. Словом, суд в Елабуге лишь в несколько смягченном виде повторил суд в Малмыже, причем вниманию двенадцати присяжных был предложен все тот же односторонне обвинительный материал, все те же слухи, неизвестно откуда исходящие, все те же вотяки, невежественные и беззащитные. Виноваты ли присяжные, что на основании одностороннего материала вынесли приговор, который опять не может быть признан».
Адвокат еще раз принес кассационную жалобу. После непродолжительного совещания сенаторы постановили отменить приговор и направить дело на новое рассмотрение Казанским окружным судом. Тем временем неутомимый В. Г. Короленко привлек к делу одного из ярчайших российских адвокатов — Николая Платоновича Карабчевского, причем тот сразу согласился осуществлять защиту бесплатно.
«Теперь сердце у меня легкое…»
Третий судебный процесс состоялся в мае 1896 года. В отличие от двух предыдущих, здесь защита действовала наступательно. Полицейские чины нехотя вынуждены были признать ряд служебных злоупотреблений. Эксперты обвинения путались, а часть фактически перешла на сторону защиты. Итог подвел Н. П. Карабчевский. Он последовательно, шаг за шагом разбил доводы обвинения: злым богам жертвы не приносятся в родовых шалашах; там не могут объединяться для ритуалов члены разных родов; крайне странно для удмуртов при принесении в жертву животных подарить им сердце и легкие, но не тронуть печень; и т. п. Разгромив в пух и прах этнографические построения обвинения, защитник перешел к собственно криминалистике. Он убедительно показал, что все имеющиеся в деле улики свидетельствуют о том, что тело Конона Матюнина было обнаружено непосредственно на месте убийства. Тщательно проанализировав выводы всех судебномедицинских экспертиз, Карабчевский убеждает присяжных: ни о каком «обескровливании путем подвешивания за ноги» не может быть и речи.
Подробнейшим образом разобрал адвокат собранные обвинением показания о якобы имевших место случаях кровожадности удмуртов — все они оказались либо неподтвержденными слухами, либо ложно интерпретированными случаями, либо вообще не имели отношения к делу, как упоминавшиеся выше преступления сумасшедших татарина и эвенка.
Отдельную часть выступления составили яркие примеры полицейского произвола во время следствия. Думается, Н. П. Карабчевский не случайно оставил их именно «напоследок»: десяти крестьянам-присяжным явно самим приходилось не раз сталкиваться с урядниками и приставами, и они вряд ли питали иллюзии в отношении их строгой приверженности законам. «Большое горе и несчастье — преступление, но преступные или безнравственные приемы раскрытия его — еще большее горе и несчастье. Это аксиома, которой проникнут весь гуманный дух наших Судебных уставов. Это идеал, это твердые пожелания законодателя — они и вылились в законе», — резюмировал адвокат.
Безукоризненно выстроенная защита произвела на присяжных, изначально вряд ли доброжелательно настроенных к мултанцам, большое впечатление. Впоследствии В. Г. Короленко вспоминал свой разговор с одним из присяжных, мельником, по окончании процесса. Этот человек приехал на суд с наказом от односельчан: «Смотри, брат, не упусти вотских. Пусть не пьют кровь». Первые дни он сидел, «уперши руки в колени, разостлав по груди русую волнистую бороду, неподвижный, непоколебимый и враждебный. Наконец, на шестой день, при некоторых эпизодах судебного следствия, в его глазах мелькнул луч недоумения». Теперь же этот простой человек благодарил Карабчевского и Короленко за то, что они не дали свершиться несправедливости: «Теперь сердце у меня легкое…»
Присяжным потребовалось менее часа для того, чтобы вынести оправдательный приговор, который был встречен обществом с большим воодушевлением. Хотя вопрос о наличии у удмуртов человеческих жертвоприношений еще долго обсуждался научным сообществом, вопрос о вине конкретных крестьян села Старый Мултан был закрыт.
Убийцы
Вопрос об истинных убийцах в 1932 году объявил разрешенным известный историк Заволжья Михаил Григорьевич Худяков. В 1927 году он предпринял поездку в Старый Мултан, встречался с некоторыми участниками тех событий. В своей книге «История Камско-Вятского края» он пишет: «Проф. Патенко, раскрывший Мултанское дело, сообщил, что человеческое жертвоприношение было инсценировано из мести двумя крестьянами д. Анык, но не назвал имена, так как в то время они были еще живы. В настоящее время мы публикуем их. Это Тимофей Васюкин и Яков Конешин. Тимофей пред смертью сознался о. Петру Тукмачеву на исповеди. Он имел целью выселить мултанцев с позьмов (плодородных земель. — А.К.) и поделить землю аныкцам. Тимофей Васюкин подкинул волос в шалаш Моисея Дмитриева, а Яков Конешин науськивал полицию на Моисея Дмитриева, пустил слух о том, что убийство совершено в его шалаше, и «нашел» подкинутый волос…» Иными словами, «ничего личного, чистый бизнес».
Проверить эти данные в настоящее время уже вряд ли представляется возможным; что, впрочем, не мешает мултанскому делу, как через почти 20 лет делу Бейлиса, остаться в истории российского правосудия трудной, но все-таки выдающейся победой закона и здравого смысла над примитивной ксенофобией, чиновным равнодушием и правовым нигилизмом большинства населения.
36. Уйти, чтобы остаться
(дело супругов Гимер, инсценировавших самоубийство ради прекращения брака, Российская империя, 1896)
Инсценировка собственной смерти — явление редкое, но не уникальное, как в жизни, так и в литературе: вспомним хотя бы шекспировскую Джульетту или конандойлевского Холмса. Люди идут на нее для того, чтобы избежать уголовного наказания или сбить со следа кредиторов, посмотреть на реакцию окружающих (это не раз проделывал знаменитый писатель Ярослав Гашек) или без помех начать новую жизнь. Эта история о любви, о свободе, а также о нравах и порядках Российской империи конца XIX века. И о литературе, конечно же.
В конце 1890-х годов близкий знакомый Л. Н. Толстого и будущий первый глава Толстовского общества Николай Васильевич Давыдов, на тот момент председатель Московского окружного суда, рассказал ему о деле супругов Гимер, обвинявшихся в инсценировке самоубийства с целью получения развода. Благодаря этому у великого писателя родился замысел драмы «Живой труп», сюжет которой во многом был заимствован из жизни.
