— А что тогда говорить обо мне? — Купцевич показал на свою
палочку. — Я старше тебя. И к тому же инвалид. По-твоему, я должен был
оставаться сторожем в краковском музее?
— Это твое личное дело, — упрямо сказал Дронго, — ты
присягал Польше, которая по-прежнему существует. Страны, которой я присягал,
нет. Значит, все эти разговоры никому не нужны.
— Речь идет о людях, — снова вмешался Владимир Владимирович,
— и, судя по той настойчивости, с которой вас ищут, им нужны именно вы.
Возможно, что речь идет о людях либо обстоятельствах, вам хорошо знакомых. Вы
профессионал, Дронго, и понимаете, что вас не стали бы разыскивать просто так.
Очевидно, обстоятельства требуют вашего участия.
— Что вам нужно? — устало спросил Дронго. — Неужели вы не
поняли, что я больше никому не нужен. Я реликт, динозавр, который еще не вымер.
«Совок», так и оставшийся «совком» с советским образом мышления и отношением к
людям.
— Это слова, — мягко возразил Купцевич, — Владимир
Владимирович прав. Речь идет о людях.
— Вы уговариваете меня так, словно я девица на выданье, —
пошутил Дронго, — хорошо, я встречусь с кем-нибудь из руководства ФСБ, чтобы
только доставить вам удовольствие.
Он протянул руку, чтобы разлить вино по стаканам, когда
Владимир Владимирович вдруг сказал:
— Кстати, в группу Груодиса входит и Аркадий Галинский,
бывший резидент КГБ в Австрии. Тогда ведь именно из-за него погибли Марк Ленарт
и Натали Брэй.
Дронго посмотрел на Купцевича. И вдруг с удивлением
почувствовал, как дрожит его рука.
— Когда я могу поехать в СВР? — вдруг глухо спросил он.
— Завтра, — отозвался Владимир Владимирович, — завтра утром.
Глава 3
Ресторан «Арагви» по-прежнему таил в себе необъяснимое
очарование. Уже появились рестораны высшего класса, включающие в свои меню всю
гамму вкусовых ощущений от японской камамуши до испанской паэльи. Уже появились
французские, турецкие, немецкие повара, сочетающие мастерство с особым изыском
в оформлении блюд. Но «Арагви» оставался тем же самым легендарным рестораном,
залы которого хранили память о многих знаменитостях, любивших обедать в этом,
одном из самых престижных заведений ушедшего времени. При «Хозяине» ресторан
считался не просто престижным, он был по-настоящему элитарным, чья кухня
славилась по всей стране. В семидесятые годы здесь любили сиживать «Цеховики»,
обладавшие невероятными по тем масштабам деньгами. И, наконец, в девяностые
«Арагви» стал просто обычным традиционным недорогим рестораном, каких было
много по всей Москве. Но само его название и легенды, с ним связанные,
оставались своеобразной визитной карточкой многими любимого заведения.
И в этот раз Давид Алексидзе обедал, как всегда, в левом
зале. Ему нравился этот зал, расписанный картинками из жизни его родного
Тбилиси, по которому он так тосковал. В те дни, когда они уходили из города, он
даже не мог представить себе, что покидает свой любимый Тбилиси на столько лет.
Они уходили, отстреливаясь, оставаясь свидетелями и участниками кровавого
кошмара, который пришел в конце девяносто первого года и назывался гражданской
войной.
Тогда он отступал со сторонниками бывшего президента
Гамсахурдиа.
Полковник госбезопасности Давид Алексидзе никогда не был
горячим поклонником свергнутого президента. Более того, когда Гамсахурдиа
числился диссидентом, сам Алексидзе был по другую сторону барьера, уже в звании
старшего лейтенанта в органах госбезопасности Грузии. Так продолжалось до того
момента, пока бывший правозащитник и бывший раскаявшийся диссидент Звиад
Гамсахурдиа не был избран президентом. А Давид Алексидзе стал одним из
руководителей его личной охраны.
Алексидзе искренне считал, что служит не президенту, а
своему народу, избравшему этого человека на столь высокий пост. И оставался
верен ему даже тогда, когда большинство его бывших друзей перешло на другую
сторону. В трагические декабрьские дни девяносто первого полковник Давид
Алексидзе защищал до последней возможности законно избранного президента, а
затем ушел вместе с его отрядом. Лишь когда они покинули Грузию, он посчитал
себя вправе уйти и сказал об этом свергнутому Гамсахурдиа. Тот обиженно
ответил, что никого не собирается удерживать. С тех пор бывший полковник КГБ
Давид Алексидзе жил в Москве. Ему было сорок три. С тех пор прошло четыре года.
Он постарел, похудел.
Черты лица заострились, красивая черная шевелюра поседела,
над переносицей появились глубокие морщины.
Сначала было трудно, очень трудно. Но постепенно жизнь
налаживалась, друзья помогли устроиться в один из коммерческих банков, и через
год он стал руководителем службы его охраны. Приобрел автомобиль. Еще через год
купил квартиру в столице и вызвал семью, которую не видел несколько лет.
Теперь, сидя за столиком, он молча слушал своего
собеседника, не пытаясь прервать его многословную речь.
— Поймите меня правильно, — вкрадчиво говорил тот, — нам
нужны такие люди, как вы. Храбрые и смелые. Вы уже столько лет в Москве, а
только в прошлом году смогли купить двухкомнатную квартиру на окраине города и
вызвать сюда семью. И это с вашим колоссальным опытом! Работать в охране
коммерческого банка — не для людей такого масштаба, как вы, уважаемый Давид.
Алексидзе молча жевал хлеб.
— Мы гарантируем вам возвращение на родину, — убеждал
собеседник, — устройство на работу по специальности. И, наконец, неплохие
деньги, которые всегда могут пригодиться.
Алексидзе продолжал молча есть, глядя в лисье лицо сидевшего
перед ним человека. Тот ошибочно принял молчание за согласие. Люди,
подверженные низменным страстям, всегда охотнее видят в другом человеке свое
подобие, чем берутся предполагать обратное. Порочный человек убежден, что
подобной порочностью заражены все вокруг и трудно найти чистую душу.
— Значит, мы договорились? Алексидзе положил вилку,
отодвинул тарелку, спокойно поднял бокал вина.
— Нет, — коротко сказал он, медленно выпивая вино.
Собеседнику пришлось терпеливо ждать, пока он допьет свой бокал.
— Почему? — немного нервно спросил он. — Что вас не
устраивает? Вы вернетесь в свой город, получите работу, снова будете жить в
своем доме. И за это вам еще будут платить. Что же вам еще нужно?
— Мне не нравится, что подобное предложение исходит от вас,
— честно сказал Алексидзе, — я догадываюсь, почему вы так хотите, чтобы я
вернулся в Грузию. Но вы, видимо, ошиблись и сделали не правильные выводы из
моей биографии.
— Нам ничего не рассказывали, — очень тихо произнес
неприятный тип, осторожно оглядываясь по сторонам, — мы просто считали, что вы
захотите вернуться в Тбилиси.
— Но не таким путем. Вы хотите, чтобы я стал вашим
сообщником или компаньоном. Думаете, я ничего не понимаю? Узнали, что я работал
в охране Звиада Гамсахурдиа, и решили, что могу стать вашим сообщником, так как
не люблю нынешний режим в Грузии. А я служил не Гамсахурдиа. Я просто работал в
охране президента. И никогда и ни за что не буду работать на таких, как вы.
Даже если мне не очень нравятся те, кто сидит сегодня в Грузии. И даже если
буду умирать с голода и нуждаться в куске хлеба.
