В сложившейся ситуации у Приморской армии имелись два направления возможного отхода: на Керчь или на Севастополь. Путь на Керчь еще не был закрыт противником, и через остававшуюся примерно 40-километровую брешь в немецких порядках армия могла по степной местности добраться до Керчи всего за одну ночь. Но отход на Керчь, являвшийся наиболее благоприятным для армии, был спорен с позиций его стратегической целесообразности: на Керчь уже отходила 51-я армия, сил которой, по мнению Петрова, было вполне достаточно для защиты Ак-Монайских позиций.
Свободного же пути на Севастополь уже не существовало, двигаться туда значило прорываться с боями, исход которых для измотанной и обескровленной в боях на Ишуньских позициях армии был неясен. Обстановка вполне могла сложиться и так, что частям армии пришлось бы сражаться с двумя немецкими корпусами. В этом случае, если бы немцам удалось замкнуть кольцо окружения или просто предотвратить прорыв, стянув достаточные силы, гибель армии становилась неизбежной.
Но со стратегической точки зрения отход на Севастополь, не имевший полевых войск и поэтому фактически не прикрытый с суши, имел крайне важное значение. Потеря главной базы флота неизбежно означала ослабление контроля над Черным морем и уменьшение угрозы правому флангу немецкой группы армий «Юг».
Учитывая важность принимаемого решения, от которого в равной степени зависели как судьба Севастополя, так и судьба самой армии, которая вполне могла погибнуть во время попытки прорваться, Петров предложил всем присутствующим на заседании командирам высказаться за правильное, по их мнению, направление отхода. Чтобы исключить возможность принятия такого решения под давлением командования армией и окружающих, Петров предложил выбрать направление отхода письменно: «Сначала решим, куда идти. Мнение всех высказавшихся будет записано. Каждый из нас против своей фамилии поставит название города, за отход к которому высказывается». При этом, как вспоминал один из участников этого заседания, командир 172-й СД полковник Ласкин, «чтобы каждый из нас мог высказаться вполне самостоятельно, командарм предложил всем очень коротко изложить свои мысли письменно, причем никакого обмена мнениями друг с другом не разрешил».
Присутствующие на заседании разошлись на несколько минут, после чего вернулись в комнату, в которой проводилось заседание, и сдали листки с записанными на них решениями генерал-майору Петрову. Ознакомившись с решениями, принятыми командирами, командующий разделил листки на две части и снова обратился к присутствующим:
— Нам уже известны ваши мнения, но хотелось бы послушать их авторов. Начнем с полковника Капитохина.
Таким образом, командующий последовал старой традиции офицерских советов, по которой первым высказывался обычно младший по званию. Правда, за неимением такого, высказаться было предложено младшему по должности. Полковник Капитохин, единственный из присутствующих командир полка, высказался за отход к Севастополю.
Следующим, тоже за отход к Севастополю, высказался начальник артиллерии 95-й СД полковник Пискунов. За отход к Севастополю также высказались командир Чапаевской дивизии генерал-майор Коломиец, ее военком бригадный комиссар Степанов и полковник Ласкин. К ним присоединились член Военного совета и представители штаба армии.
В 40-й кавалерийской дивизии мнения разделились. Ее командир полковник Кудюров высказался за отход на Севастополь, а ее военком полковой комиссар Карпович — за Керчь. За отход на Керчь были и командир 95-й стрелковой дивизии генерал-майор Воробьев, вместе с ее военкомом полковым комиссаром Мельниковым и начальником штаба подполковником Прасоловым.
Были сделаны и короткие обоснования в пользу обоих предлагаемых решений. Соображения в пользу прорыва к Севастополю высказал комдив 172-й, Ласкин. Полковник, правда, не коснулся шансов на успех такого прорыва, а сосредоточился на порядке марша, мерах прикрытия и шансах армии отстоять Севастополь, если ей удастся развернуться хотя бы на главном рубеже обороны базы, проходящем по реке Альме. Удастся ли армии добраться до этого рубежа, Ласкин уверенно сказать не мог.
Соображения против прорыва высказал генерал-майор Воробьев. Главным его аргументом была возможность бессмысленной гибели армии, если ей не удастся прорваться к Севастополю: «Мы не знаем истинного положения в районе Бахчисарая. Весьма вероятно, что немцы успели выдвинуть туда порядочные силы. Имея противника справа и слева, армия рискует втянуться в мешок. К тому же у нас мало снарядов, чтобы отбиваться. А в сторону Керчи еще можно пройти свободно. Вот почему я за то, чтобы идти туда и обороняться там».
Генерал-майор Петров подвел итог заседания, сообщив: «Четверо из присутствующих высказались за отход к Керчи. Остальные, то есть подавляющее большинство, — за Севастополь. Это большинство поддержало решение, к которому Военный совет армии в принципе уже пришел минувшей ночью в Сарабузе. Итак, мы идем прикрывать Севастополь. Отвод главных сил с обороняемого рубежа начнем с наступлением темноты. Направление — на Камбары, Булганак с выходом к утру на рубеж Альмы. А дальше — как покажет обстановка. Прошу всех к моей карте».
Отход было решено совершать дивизионными колоннами и начать его немедленно, с наступлением темноты, в максимально высоком темпе, чтобы успеть пройти рубеж Бахчисарая до подхода к нему крупных сил противника. Начальнику артиллерии армии была поставлена задача немедленно направить армейские артиллерийские полки в Севастополь через Алушту и Ялту.
В 17 часов 45 минут уже был подписан боевой приказ, которым определялись колонные пути движения дивизий, уравнительные рубежи, позывные колонн и условные радиосигналы.
Заседание Военного совета в Экибаше в силу своей уникальности стало после войны объектом пристального внимания как отечественных, так и зарубежных исследователей и мемуаристов. Среди прочих неоднократно высказывалось и мнение, что весь военный совет был устроен командованием Приморской армии из-за нежелания брать на себя ответственность за принимаемое решение.
Подобная точка зрения не подтверждается фактами. Генерал-майор Петров, проводя этот военный совет, преследовал совсем иные цели. Проведенное им «голосование» было не только письменным, но и тайным. Командующий армией хотел, чтобы принятое на заседании решение (которое по своей смертельной опасности для армии являлось вполне сопоставимым с решением, принятым офицерами «Варяга» и «Корейца») было выбрано совершенно сознательно теми, кому придется впоследствии его выполнять. Уникальным был не только военный совет в Экибаше, уникальным был и сам прорыв, предпринятый затем Приморской армией. И совершить его можно было только при поддержке и безусловном одобрении такого решения теми, кто должен был его исполнять.
Перспектива погибнуть в сражении с двумя немецкими корпусами, которые Манштейн (как стало ясным из дальнейшего развития событий) и попытался сосредоточить на направлении прорыва, была наиболее вероятной. Но решение идти на прорыв все же было принято, и, как показали поданные за него голоса, важность такого шага — очень рискованного, но совершенно необходимого, — сознавалась большинством присутствовавших.
