Люда, дрожа с головы до ног, положила трубку и, добравшись до кровати Кирилла, не осознавая, что делает, рухнула на нее. Пусть! Пусть у нее нет ни чести, ни гордости. Пусть эта его любовница думает о ней что угодно, пусть едет сюда. Она переживет, она встретится с ней ради того, чтобы спасти мужа.
Глава 3
Дни шли, время для Фадеева перестало существовать, осталось только время Клонг Прайм. Чтобы не раствориться в нем, Михаил Вячеславович повторял про себя, словно заклинание, только одно слово – «выжить». Вестей от Даши по-прежнему не было, его не вызывали ни на допросы, ни в суд, только длинные минуты перетекали в долгие часы и превращались в бесконечные сутки.
Пережить ночь было гораздо сложнее, чем день. Фадеев лежал, вытянувшись в струну, и, помимо воли, вслушивался в тюремные шорохи. Он обливался холодным потом, различая стоны и хрипы заключенных, похожие на предсмертные. У каждого были свои кошмары.
Больше всего Михаил Вячеславович боялся за Эндрю – того самого европейца с искалеченными ногами. Человеку становилось все хуже, а лечение заключалось лишь в том, что по утрам его забирали в лазарет, чтобы измерить давление и температуру, а через полчаса возвращали в камеру на прежнее место. К вечеру приносили таблетку парацетамола.
Эндрю давно перестал бороться. Он не притрагивался к еде, не пытался вставать, только слабо стонал от боли. Если бы не забота Михаила Вячеславовича и профессора, которые по очереди поили его, обтирали водой и таскали в угол камеры, чтобы дать возможность справить нужду, Эндрю бы уже не было. Казалось, сам он ждет мига избавления, как манны небесной. Назойливые русские со своей неуместной суетой вызывали в нем молчаливое раздражение: ему хотелось покоя.
Каждую ночь Фадеев с ужасом прислушивался к его стонам и готов был биться головой об стену от собственного бессилия. Если бы человека положили в больницу, назначили правильное лечение, его еще можно было бы спасти! Неужели жизнь – единственная реальная ценность – совсем ничего не стоит?!
Эти мысли поедали его изнутри, лишали сил. Всегда деятельный, он был вынужден тупо наблюдать за тем, как человек умирает, не имея возможности ничего изменить. Все бессмысленно.
Кроме духоты, стонов и собственных мыслей, Фадеева изводили огромные тараканы, которые с наступлением ночи вылезали изо всех щелей и свободно бродили по ногам, рукам, даже лицам дремлющих заключенных. Михаил Вячеславович вздрагивал, ощутив на себе омерзительное прикосновение насекомого, пытался его стряхнуть. Но его судорожные движения будили соседей, и со временем он научился не обращать на мерзких тварей внимания. Молча терпел.
Днем, к счастью, было намного легче – время заполнялось примитивным бытом, мелкими заботами и нескончаемыми нашептываниями профессора. Благодаря всеведению последнего Фадеев скоро узнал о судьбе чуть ли не каждого заключенного в камере. Нельзя сказать, что ему эти знания пришлись по душе, но, видя, что профессор успокаивается, когда болтает без умолку, он смирился.
В их камере сидели все вперемешку – кто-то, как и они с профессором, только дожидался суда, а кто-то уже отбывал наказание. Синий от татуировок таец, их ближайший сосед, совершил тройное убийство. Эндрю взяли с наркотиками. До пятнадцати граммов кокаина – это пожизненное заключение. Профессор торопливо объяснил, что, если при нем было бы чуть больше белого порошка, его приговорили бы к смертной казни. Несколько лет назад заключенных, попавшихся на наркотиках, расстреливали из пулемета, а потом изобрели более гуманный способ – инъекцию. Только поначалу местные врачи никак не могли правильно рассчитать дозу, и многие приговоренные умирали не сразу, по нескольку часов корчась в страшной агонии.
Был в их камере человек, который, поругавшись по пьяному делу с приятелем, запустил в него банкой пива, а попал в портрет короля. Несчастного парня, поначалу даже не понимавшего, что происходит, приговорили к двадцати годам заключения. Одного взгляда на изможденного юношу было достаточно, чтобы понять – он отсюда уже не выйдет. Несколько дней просидел с ними бок о бок и другой незадачливый турист, который по незнанию расплатился на пляже долларовой купюрой. По закону Таиланда все денежные операции должны производиться исключительно в батах. К счастью, у мужчины оказались хорошие друзья – выручили.
Михаил Вячеславович не уставал удивляться тайским законам, незнание которых отнюдь не спасало доверчивых фарангов, понаехавших со всего света в экзотическое королевство, от переломанных судеб. В то время как в стране процветал секс-туризм, проституция, оказывается, была запрещена королем, неосведомленный человек мог попасть в тюрьму только за то, что вошел в храм в одежде без рукавов или в шортах. Оскорбление буддийской святыни!
Рядом с матерыми преступниками сплошь и рядом сидели самые обычные люди, которые по неосторожности или неудачному стечению обстоятельств были брошены за решетку. Одинаковая для всех – животная и унизительная – жизнь в тюрьме могла прерваться в любой момент. И никто ничего не умел с этим сделать. Фадеев мучился, изводил себя внутренним бунтом против системы и понимал, что и он, как каждый здесь, абсолютно бессилен.
Один день был похож на другой, как две капли воды. Утром всех заключенных выгоняли на процедуры: выводили во внутренний двор, к резервуару, наполненному мутной водой. Хочешь – стирай одежду, которая за ночь насквозь пропитывалась потом, хочешь – мойся, черпая воду грязными плошками. Фадеев каждый раз представлял себе, сколько заразы скопилось в этой воде, и ограничивался стиркой. Высушивал тряпки на солнце и снова в них облачался. Умывался водой для питья, как советовал профессор, но ее катастрофически не хватало на сутки. После «омовений» часть людей возвращались в камеру, часть оправлялись на работу в подсобные помещения тюрьмы.
Очень скоро Фадеев знал все негласные законы существования в Клонг Прайм не хуже самого профессора. И чем глубже он понимал всю абсурдность правящей здесь системы, тем беспомощней становился.
Время шло по кругу, «вчера» ничем не отличалось от «завтра», Клонг Прайм одерживал верх. Вестей от Даши по-прежнему не было.
Только несколько часов за все эти дни выбились из заведенного графика – утро, в которое умер Эндрю. Фадеев всю ночь прислушивался к его свистящему хрипу, а на рассвете англичанин просто перестал стонать на своей циновке, и все.
Михаил Вячеславович вскочил, поднял шум, прибежал заспанный надзиратель и хотел упечь нарушившего порядок фаранга в карцер, но, увидев в камере труп, и сам немного остыл. Даже бросил испуганный взгляд – наверное, был из новеньких. Привезли ржавую тележку и погрузили на нее Эндрю. Протяжно скрипя колесами, тележка для мусора увозила по длинному коридору то, что еще несколько часов назад было живым человеком.
С уходом англичанина у Фадеева не осталось сомнений – Клонг Прайм победит. Немая молитва «выжить» потеряла для него прежний смысл, и теперь он сидел молчаливый, безучастный ко всему, сжавшись в тугой комок. Оказалось, что Эндрю, который выглядел на все шестьдесят, было всего тридцать восемь. На двенадцать лет меньше, чем ему самому! И сгорел он за каких-нибудь пару месяцев из-за ран, полученных от кандалов.
