Марина медленно, шатаясь, поднялась с колен, опираясь на траву. Она все еще ожидала, что вот-вот проснется и поймет, что все происходящее – просто странный сон и она по-прежнему лежит у Ани под кроватью. Должно быть, пыльные зайчики уже покрыли ее туманным серым саваном. Марина несколько раз очень плотно закрыла, а потом открыла глаза. Ущипнула себя за руку, хотя и не слишком верила в такой способ пробуждения. Прикусила язык. Боль была очень реальной.
Тогда она сделала несколько шагов по траве, почувствовала, как колючие верхушки покалывают ступни, и пожалела, что попала сюда в домашних мягких носках, а не, например, в ботинках или хотя бы тапочках.
Марина вдруг осознала, до чего абсурдной была эта мысль с учетом сложившегося положения, и нервно засмеялась. Смех звучал странно, ирреально, и, только услышав его, она осознала, до чего тут тихо. Ни зверей, ни птиц. Она чувствовала дуновения ветерка, но лес не издавал ни звука. Лес молчал, и от этого в воздухе пахло тревогой.
– Эй, – неуверенно сказала она. – Есть тут кто?
Лес продолжал хранить упорное молчание, но почему-то она вдруг почувствовала: пожелай, он сумел бы ответить. Марина огляделась по сторонам, надеясь увидеть какой-то способ вернуться обратно, туда, откуда пришла. Она сама не знала, что именно ожидает увидеть. Может, дверь, стоящую посреди этого темного поля, может, дрожащую прореху посреди непроглядной черноты, а может, кровать, на которую можно было бы попытаться забраться. В любом случае она ничего не обнаружила. Позади было все то же пространство, похожее на странное, сюрреалистическое поле для гольфа. Оно уходило за горизонт, куда-то навстречу чернеющему небу.
С другой стороны был лес.
При мысли о том, что это место может оказаться абсолютно пустым, что она может идти через туман долго, может быть, вечно, Марина вдруг почувствовала, как закружилась голова, и судорожно сжала виски. Темнота вокруг напомнила космос с картинок, и вдруг Марина ощутила себя так, как будто, лежа на краю пропасти, посмотрела вниз. Ее ощутимо подташнивало, и Мариной овладело искушение опуститься обратно на траву, но она удержалась, сделала медленный, глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
Если происходящее не было очень реалистичным сном, она оказалась где-то, лежа под кроватью в Аниной комнате… Что бы ни происходило, впервые за эти ужасные месяцы она приблизилась к возможности найти дочь, и, подумав об этом, Марина вдруг задышала полной грудью. Мир вокруг больше не пытался перевернуться с ног на голову. Желудок успокоился, а легкие снова исправно вдыхали и выдыхали воздух.
Еще недавно едва стоя на ногах, теперь она с трудом удержалась от того, чтобы броситься к лесу стремглав. Марина почувствовала себя слепцом, сходящим с ума от желания увидеть что-то в беспощадной темноте вокруг. Ей хотелось бежать, действовать, чтобы скорее увидеть Аню. Почему-то, уверовав в реальность происходящего, Марина почувствовала абсолютную убежденность в том, что увидит дочь. Теперь, когда с ней происходило нечто невозможное, сама мысль о том, что этого может не случиться, была недопустима.
Она не могла вернуться, у нее не было с собой ничего полезного, и уж точно она не могла знать, как долго ей придется идти и с чем предстоит столкнуться.
– И это все еще может быть сон, – сказала она, просто чтобы нарушить напряженную тишину вокруг. Но, услышав это, вдруг поняла: ей этого не хочется.
Время здесь работало как-то по-другому. Расцвеченное сполохами лилового и зеленого поле Марина пересекла минут за пять – а казалось, идти придется никак не меньше часа. Голова кружилась, как после быстрого бега, хотя она шла осторожно и медленно, нервно озираясь по сторонам. Одежда высохла, как будто прошло много времени. Марина с опаской смотрела на туман, ползущий понизу, путающийся в траве, перебирающий ее, как призрачные пальцы, но молочная дымка вела себя мирно.
Марина сделала осторожный шаг вперед, и туман, поколебавшись, расступился, впуская ее в лес. Впереди было темно, но времени на раздумья не осталось: обернувшись, Марина увидела, что за ее спиной гольфовое поле мало-помалу растворяется в темноте, как декорация, больше не нужная для спектакля. Возвращаться было некуда, оставалось двигаться вперед. Как ни странно, входя в лес, Марина вдруг ощутила абсолютное спокойствие, какого она не чувствовала давно – с тех самых пор, как Аня не вернулась домой.
В конце концов, происходящее не могло не быть сном, как бы ни хотелось верить в обратное, – а значит, и бояться было нечего.
Сделав пару шагов под сень деревьев, Марина снова обернулась. Стволы за ее спиной стояли непроницаемо, не давая ни единого просвета, хотя бы намека на то, что в мире осталось что-то, кроме леса. Над головой замерцали звезды – разных размеров и форм, неровные, как будто кто-то протыкал черный лист бумаги, должный изображать небо, ножницами тут и там, как захочется. Словно в ответ на недавние Маринины мысли, на небе показалась луна – идеально круглая и огромная, как на картинке в энциклопедии про космос. Прищурившись, можно было даже различить крохотные кратеры, царапины и вмятины от неудачно задевших твердь метеоритов. Марина вспомнила, как водила пятилетнюю Аню в планетарий, и попыталась воскресить в памяти лицо маленькой восторженной дочери – ведь она наверняка была в восторге, – но не смогла вспомнить ничего, кроме вот такой же огромной равнодушной луны, медленно плывущей в черноте космоса под потолком зала.
Уже уйдя глубже в чащу, она запоздало забеспокоилась за свои необутые ноги, но земля здесь была покрыта плотным моховым ковром, сухим и мягким. Кое-где виднелись кусты, усыпанные крупной черникой и неизвестными Марине ярко-красными ягодами. Кроны деревьев все гуще сплетались между собой. Кажется, лес был хвойным, но Марина никогда не видела таких деревьев прежде – ветви, покрытые мягкими, как у лиственниц, иголками, закручивались в упругие спирали, похожие на улиточный панцирь. Лунный свет был ярким, и в помощь ему то тут, то там замерцали зеленые пятнышки – они выглядели смутно знакомыми, но Марина не могла сообразить почему.
Лес все еще молчал – она тщетно напряженно вглядывалась в густоту ветвей впереди, вслушивалась в тишину, бьющую по ушам. До сих пор ни зверей, ни птиц – во всяком случае, пока. Это делало лес неестественным, неправильным… Вымершим? Вряд ли. Марина вдруг четко поймала идеальное определение: лес не выглядел вымершим, напротив. Он выглядел незаселенным – как будто в спешке кто-то забыл о такой мелочи, как лесные обитатели, или решил отложить ее до лучших времен. Лес был как недорисованная картина на подрамнике в мастерской художника – из тех, которые могут стоять у стены годами. Такие картины всегда удостаиваются комплиментов редких посетителей мастерской. Услышав их, художник с довольной снисходительностью поглядывает на холст, но, стоит посетителю уйти, тут же забывает о нем надолго, может быть, навсегда.
Туман, было притихший, теперь снова проявил себя – медленно, как змея, он заструился по земле, коснулся Марининых ног, и она невольно вздрогнула. Ощущение было такое, как будто ее омыли теплым молоком. Сразу вслед за ощущением явилась музыка – негромкая, печальная. Марина попыталась вспомнить, не слышала ли она такой мелодии прежде, но не сумела.
