Словом, не понимаю, какой идиоткой нужно быть, чтобы влюбиться в кого-то реального. Тем более своего ровесника. Юноши бледные со взором горящим, кажется, бывают только в книгах. Реальность состоит из потливости, прыщей, усиков и неопрятности.
Реальности не хватает эстетики.
Дома я задумалась: влюблялась ли когда-нибудь я? Можно ли считать влюбленностью чувства к кому-то, кого ты сам придумал? Уверена, что да. В конечном счете (мне кажется, в этой тетрадке я об этом уже писала, потому что эта мысль мне нравится) мне кажется, мы придумываем тех, в кого влюбляемся, независимо от того, реальные это люди или нет. А значит – какая разница, говорим мы о реальном человеке, книжном персонаже или плоде воображения? Все – одинаковая иллюзия. Как по мне, придуманное даже предпочтительнее. По крайней мере, никакого разочарования, и все, что есть, – это ровно то, что нужно.
Так было и с ним, пока он снился мне. Не знаю, почему он перестал приходить, но, может, все к лучшему. Когда что-то снится слишком часто, оно становится слишком реальным, а мое отношение к реальности оставляет желать лучшего.
26 сентября
Иногда я думаю: ненавижу ее.
Раньше мне было стыдно. Это какое-то культурное, привитое извне табу: нехорошо ненавидеть родителей. Еще одна ловушка. Если им можно ненавидеть нас, почему мы не можем ненавидеть в ответ?
Я ненавижу ее не за то, что она не понимает, а за то, что даже не пытается понять.
За то, что она требует послушания, хотя я знаю, что она – не умнее меня.
За то, что она очень хочет поддерживать иллюзию счастливой семейки. Честное слово, если бы она просто угомонилась и позволила мне жить своей жизнью, все было бы куда проще. Иногда мне кажется, что она и хочет этой иллюзии потому, что в глубине души прекрасно понимает, что то, как она ко мне относится, этой иллюзии как раз в первую очередь и не соответствует.
Раньше от таких мыслей мне становилось ее жалко, но это в прошлом.
Где-то ночью
Мне опять снился тот же самый сон – я даже не думала, что он уже вернется, в конце концов, почти все лето обходилась без него. Но нет, вернулся.
Прошлую тетрадку я сожгла, эту, наверное, тоже сожгу, когда она закончится, но до тех пор запишу его здесь – в конце концов, я видела его так часто, что он, пожалуй, считается частью меня.
Мне снилось, что я у себя в комнате, делаю уроки и вдруг чувствую тревогу. Тревога ходит по комнате, как живое существо, и нарастает, нарастает, нарастает. Из-под моего стола мчатся к выходу, спасаясь бегством, коты… Во сне это меня не удивляет, хотя никаких котов у меня никогда в жизни не было. Мама была против. До ремонта, потому что „и так грязь“, после – потому что жалко ремонт.
Итак, коты бегут прямо сквозь дверь, а потом я вижу, как она медленно начинает открываться. Я бросаюсь к ней и удерживаю плечом, но она продолжает открываться, неумолимо и очень спокойно. Я чувствую, что там, за дверью, кто-то настолько сильный, что мне никогда в жизни не хватило бы силы его удержать.
Я нашла нужное слово: неотвратимо. Дверь открывается неотвратимо. В этот момент я бросаю взгляд на кровать и вижу из-под нее неяркое свечение, как будто там, под ней, кто-то открыл глубокий люк в очень светлое помещение. Становится ясно: если и получится спастись, то только так. Я отпускаю дверь, резко падаю на пол и скольжу под кровать – во сне это очень легко и просто, а под кроватью неожиданно много места. Я лежу на животе у самого края пропасти, похожей на неровный разлом в полу. Очень осторожно подползаю ближе к краю и смотрю вниз. То, что что-то ломилось в дверь и преследует меня, как-то забывается. Внизу все гораздо интереснее…
Мать зовет, допишу в др. раз».
Глава IV
«Что такое детство? Просто ловушка, выдумка. Все вокруг твердят о самой счастливой поре в жизни, а что на самом деле эта пора? Краткий зазор, в который каждому разрешается услышать себя. Глубокий жалобный крик – обычно этим и заканчивается дело.
Чужие голоса заполняют голову так быстро – и вот уже любой будет кричать, умоляя, чтобы они замолчали. Ну, хоть в чем-то все равны – никому не будет пощады.
Детство, а потом и юность – день за днем тебе будут доказывать, что твои мысли и чувства ничего не стоят, пока ты сам в это не поверишь. Если это и вправду лучшая пора, которую они могут предложить, стоит ли так уж сильно цепляться за остальное?
В моей голове скачет жизнь, движется, сужая круги. Она останавливается и прислушивается – с изнанки сна принесли вести о пути к спасению. Но стоит ли им довериться? Этого пока что не знаем ни она, ни я. Но скоро мы узнаем».
(С листка в клетку, вложенного в первый том собрания сочинений Леонида Андреева в качестве закладки)
Марину заранее предупредили, что ей предстоит разговор с психологом, но почему-то она нервничала. Прошло два дня с тех пор, как она побывала в морге, – мучительных дня. Показания камер, своевременно снятые по обоим маршрутам Ани, не дали никакого результата. Ее не было ни на каких записях, как будто она вообще не выходила из дома. В школе в тот день Аню никто не видел. Код мобильного тоже не помог – телефон Ани нашла классная руководительница в шкафчике в гардеробе. Его небрежно оставили там как что-то ненужное… И это было тем более странно с учетом того, что, по уверениям охранника и показаниям камер, в тот день Ани в школе вообще не было. Выходило, что она оставила его там еще раньше.
Марина прекрасно понимала, что сейчас стоит волноваться не о разговоре с психологом, но почему-то у нее тоскливо сосало под ложечкой, когда она переступала очередной казенный порог, бог знает, который по счету.
Психолог Марине не понравилась сразу. Она ожидала увидеть пожилого мужчину с усами-щеточкой и цепким взглядом, но перед ней сидела молодая женщина. На вид ей было не больше тридцати. Психолог была коротко стрижена, и выбеленные волосы торчали ежиком. Одета она была по-мальчишески – в черные брюки и белую рубашку. На запястье Марина увидела татуировку – незнакомые слова на неизвестном языке. Женщина поймала Маринин взгляд и вкрадчиво улыбнулась:
– Это греческий. Здравствуйте, Марина Антоновна. – Психолог подвинула к себе синюю папку, деловито порылась в бумагах. За последние дни Марина привыкла к тому, что все смотрят на нее с благоговейным сочувствием – что ж, не в этот раз.
– Меня зовут Арина. Можно просто Арина. Прежде всего я попрошу вас не нервничать. Мое присутствие – простая формальность. Сейчас сюда подойдет моя коллега…
Ручка двери повернулась, и в кабинет зашла женщина, чей внешний вид куда больше соответствовал представлениям Марины о том, как должен выглядеть госслужащий. Эта женщина была гораздо старше Марины и носила очки в черной оправе и отвратительно сшитый бордовый брючный костюм. Волосы с проседью растрепались, как будто у вновь прибывшей не было времени причесаться. Скорее всего, ее волосы выглядели так всегда.
