Накрыв ее руку своей так, чтобы ладонь Марианны осталась прижатой к его щеке, Вилл молча смотрел на Марианну. Смотрел, не замечая сэра Ричарда, который наблюдал за ними с откровенным любопытством, не замечая вообще ничего и никого вокруг. Наконец, отняв руку Марианны от своего лица, Вилл поднес ее к губам, поцеловал и выпрямился.
– Что ж, моя леди! Пожелай мне счастья, – тихо сказал он, глядя в ее серебристые глаза.
– Желаю от всего сердца, Вилл! – горячо выдохнула в ответ Марианна и на миг прижалась губами к его щеке.
Он окинул ее долгим взглядом, выпустил руку Марианны и, подхватив поднос, ушел из трапезной своей обычной стремительной и бесшумной походкой. Не замечая взгляда сэра Ричарда, не слыша окликов стрелков, Марианна смотрела ему вслед.
Она никогда не видела такого умиротворенного и одновременно яркого света в глазах Вилла. Давно уже не видела его такой пленительной улыбки, мгновенно скользящей по губам и исчезавшей в уголках рта. Но пронзительная боль сжала ее сердце. То, как он поцеловал ей на прощание руку, было слишком похоже на поцелуй в день ее венчания с Робином, когда Вилл так же припал к ее ладони горячими губами, словно мучимый смертельной жаждой путник припадает к долгожданному роднику и позволяет себе сделать только один глоток.
Глава двадцать девятая
Крепкие, рослые лошади, впряженные в громоздкие, богато украшенные носилки, ровной рысью бежали по дороге, размокшей от недавних обильных летних дождей. Впереди носилок ехали верхом два ратника с гербами Ноттингемшира. Два десятка ратников окружали носилки – по десять всадников с каждой стороны. Процессию замыкали слуги на мулах и еще пять ратников, к седлам которых были приторочены поводья сменных лошадей для носилок. Повозки, ехавшие навстречу, торопились свернуть на обочину, едва лишь возчики узнавали гербы. Ратники, сопровождавшие носилки, принимали подобные знаки почтения как должное, и мчались, не придерживая лошадей и щедро забрасывая грязью сторонившихся путников. Бархатные занавеси на окнах носилок были приподняты, и тот, кого шериф Ноттингемшира приказал ратникам доставить в Йорк в целости и сохранности, надменно и рассеянно скользил взглядом по зеленым холмам, редким рощам и полям, на которых колосился ячмень. Узнавая епископа Гесберта, все почтительно обнажали головы и склонялись в поклонах, провожая глазами вооруженный до зубов отряд.
Не обращая внимания на приветствия простого люда, епископ откинулся на обитую тисненой кожей стенку носилок и жестом указал служке опустить занавеси. Служка – двенадцатилетний мальчик в одеждах монастырского послушника – немедленно исполнил волю епископа и, не дожидаясь приказа, укрыл его ноги меховым покрывалом. Епископ благосклонно улыбнулся и, достав четки, погрузился в размышления, забыв о существовании послушника. Видя, что указаний больше не последует, мальчик, стараясь не потревожить покой епископа, свернулся клубком в углу носилок и задремал.
Мерное покачивание носилок, ровный перестук копыт, негромкая монотонная перекличка ратников навеяли сон и на епископа. Он вздохнул, отложил четки и, спрятав руки в широких рукавах, закрыл глаза. Но едва он почувствовал сладкое приближение сна, как снаружи раздались смех и громкие возгласы. Носилки дернулись: лошади замедлили бег и перешли с рыси на шаг. Среди голосов епископ различил звонкий девичий голос и приподнял занавесь.
Возле дороги, предусмотрительно уступив путь носилкам, стояла девушка и держала в поводу мула. Налетавший теплый ветер откидывал полу ее плаща, забрызганного грязью, и открывал взорам одежды монахини. Ратники, следовавшие впереди носилок, остановились возле путницы и что-то говорили ей, то и дело обрывая себя громким хохотом. Носилки поравнялись с ними, и девушка, пунцовая от назойливости гарцевавших вокруг нее всадников, беспомощно оглянулась. Епископ приказал совсем остановиться и принялся медленно и внимательно разглядывать девушку, улыбнувшись ее смущению, которое она явно испытывала под его беззастенчивым и властным взглядом.
Епископ пришел к выводу, что девушке не больше шестнадцати лет. Длинный плащ из плотной шерстяной ткани, ниспадавший с ее плеч широкими складками, смутно обрисовывал линии стройной фигуры. Руки девушки, сжимавшие поводья, были так нежны и изящны, что навели епископа на мысли о праздной и роскошной жизни, а не о лишениях плоти в суровых монастырских стенах. Черты лица путницы были тонкими и красивыми, безмолвно указывая на несомненно благородное происхождение. Девушка растерянно переводила взгляд с епископа на ратников, и епископ вдруг понял, что она или не слышит их сальных шуток, или не понимает. Прикусив алую, как лепесток розы, нежную губу, прекрасная монахиня нетерпеливо перебирала тонкими пальцами поводья и, успокаивая заволновавшегося мула, гладила его по лбу. Наконец девушка в упор посмотрела на епископа, и в ее глазах мелькнул едва приметный огонек сдерживаемого гнева. Епископ махнул рукой, приказывая ратникам замолчать, и ласково обратился к путнице:
– Куда ты держишь путь, дочь моя, и где твоя охрана?
Казалось, она не поняла смысла и его слов, сказанных на диалекте, с помощью которого изъяснялись между собой норманны и саксы. Слегка выгнув тонкую изящную бровь, девушка вопросительно посмотрела на епископа. Зная, как сильны саксонские настроения на севере Ноттингемшира, епископ повторил вопрос на саксонском наречии.
– Я не понимаю вас, мой господин! – потеряв терпение, воскликнула девушка на чистейшем французском языке. – Велите своей страже оставить меня, наконец, в покое, и позвольте мне продолжить путь!
Теперь для епископа пришел черед удивляться.
– Ты родом из Франции, дочь моя? – медленно проговорил он, не спуская с девушки желтых, как у рыси, глаз.
– О! Наконец-то я слышу человеческую речь! – девушка вздохнула с глубоким облегчением и посмотрела на епископа куда приветливее, чем прежде. – Хвала святой Марии! Простолюдины этих мест или не понимают, или не желают понимать меня, когда я обращаюсь к ним с вопросами, да еще смотрят так странно, что поневоле начнешь избегать разговоров с ними! Скажите вы, господин, верной ли дорогой я еду, чтобы попасть в Кирклейскую обитель?
– Мое имя – лорд Гесберт епископ Герефордский, – не отвечая на заданный вопрос, сказал епископ, пристально глядя в гордые глаза незнакомки. – Известно ли оно тебе, дитя мое?
Губы девушки изумленно и испуганно округлились, и она поспешила склониться в почтительном изысканном поклоне.
– Вы – мессир епископ Герефордский? – повторила она и, когда епископ в подтверждение склонил голову, воскликнула с неподдельной горячностью: – Простите мне дерзость, с которой я обратилась к вам! Поверьте, что я…
Улыбнувшись, епископ знаком прервал ее извинения и велел девушке приблизиться к носилкам. Она небрежно бросила поводья мула ближайшему из ратников и, подойдя к дороге, в нерешительности остановилась, не зная, куда поставить ногу. Рослый ратник немедленно спрыгнул с коня, подхватил девушку на руки и перенес через лужу. Подобрав полу плаща, опираясь на руку ратника, который стал предупредительным и любезным, как и остальная свита, девушка подошла к дверце носилок и прикоснулась губами к перстню на холеной руке епископа.
