– Ну вас, забалуете совсем, ему потом и вовсе работать не захочется!
– Вот видишь, как ведут себя воспитанные люди! – потихоньку выговаривала Эмме Наташа – обезьяна никак не хотела признавать кого-нибудь, кроме неё!
С Гошей начались другие трудности – он отказывался подниматься на высоту. Если хозяин настаивал, он садился на зад и ревел как ребёнок. Но молодость не отступает перед трудностями. Красавин смастерил своему питомцу специальный ремень, который обхватывал его поперек живота: за ремень можно было цеплять веревку и поднимать Гошу на высоту. В первый раз от страха медвежонок взвыл и сверху наделал на манеж – Федор невозмутимо убрал за ним и опять повторил попытку. Гоша провисел молча, но только его опустили на землю, опрометью кинулся бежать. Он забился между клеток и не хотел выходить, несмотря ни на какие уговоры…
Акробаты уже стали сомневаться, что Федору удастся преодолеть Гошину высотобоязнь. Как ни ревновала Анечка мужа к его увлечению дрессурой, а в конце концов ей стало жалко Федора, над которым артисты уже открыто посмеивались. Она стала супругу помогать, и выяснилось, что у неё куда больше выдержки, чем у Федора. Где кнутом, где пряником – Гошу к высоте приучили, так что ему даже понравилось спускаться вниз по канату…
Сестры Холодовы поначалу ворчали, что возня с животными сводит на нет всю работу над аттракционом, но когда на их репетиции побывал сам директор цирка и похвалил молодежь за свежие идеи, достойные нового советского цирка, они и сами стали делать попытки сблизиться вначале с Гошей, а потом и с Эммой.
Быстрее других нашла общий язык с шимпанзе, как ни странно, более тихая и робкая Надя. Она где-то раздобыла и принесла на манеж небольшую плюшевую собачку.
Для начала поставила игрушку на опилки манежа, сама присела чуть поодаль и скомандовала Наташе:
– Отпускай!
– Может, пусть на поводке… – забеспокоилась та. – Мало ли, что придёт ей в голову. Я и сама-то Эмму как следует не знаю.
Обезьяна медленно двинулась к Холодовой, косясь то на неё, то на плюшевый комочек. Потом неуловимо быстрым движением схватила игрушку и отпрянула назад. Съежившись, Эмма ждала удара, ведь она взяла чужое! Вместо этого на её лохматое плечо опустилась легкая рука хозяйки, и её спокойный голос укоризненно произнес:
– Ты забыла поблагодарить, Эмма! Ну-ка, дай Наде лапку!
Она слегка подтолкнула шимпанзе, и та протянула подошедшей Наде переднюю лапу.
– А ты, оказывается, вовсе не злая! – обрадовалась девушка, пожимая лапу и пытаясь погладить Эмму по голове. Эмма глухо зарычала.
– Для первого раза – неплохо! – подытожил Стас.
– А почему бы и тебе не попробовать себя в роли дрессировщика? – съехидничала Вера. – Все-таки ты ей лекарство приносил, а не какую-то там тряпичную игрушку!
Вовсе не зловредная по натуре, Вера была тайно влюблена в Закревского и не без основания ревновала его к молодой вдове: как он её опекал! Только напрасно! Во-первых, Романова была счастлива в браке, так что своего мужа она забудет не скоро. Во-вторых, у неё маленькая дочь и ещё вопрос, признает ли она отчима?! В-третьих, напрасно он старается через эту противную обезьяну втереться к ней в доверие… И вообще, как бы там Наталья ни притворялась простой и открытой, наверняка она что-то скрывает! Если покопаться в её прошлом, не окажется ли она внебрачной дочерью какого-нибудь аристократа, буржуя?! Вера подумала так сгоряча и тут же себя одернула: до каких же глупых мыслей может довести человека ревность! Тем более что Наталья воспитывалась в детдоме – как же она может знать своего отца?
В одном Вера была права: Станислав Закревский любил Наталью Романову. Ему нравилось в этой женщине всё: от длинной красивой шеи до улыбки, приоткрывающей жемчужные зубы, от блеска изумрудных глаз до летящей походки. Если бы его спросили: "А какие у Романовой недостатки?", он вполне серьезно ответил бы, что у неё их нет!
Иной раз по вечерам Стас бродил вокруг дома, в котором жили Романовы, безо всякой для себя надежды, согретый лишь мыслью, что Наташа так близко от него…
В один из дней шпрехшталмейстер Принц посоветовал молодым акробатам ускорить подготовку аттракциона "Амазонки революции", потому что он слышал, будто бы их группу собираются отправить на гастроли за Урал. Спустя некоторое время и директор цирка собрал их, чтобы объявить, что через две недели они уезжают на гастроли в город Уфу.
В группе акробатов воцарилось оживление и творческий подъем. Каждый старался не только внести личную лепту в обкатку аттракциона, но и помочь товарищу, если у того случалась заминка. Как сказала Анечка уже в поезде они работали, как проклятые. Еще бы, для всех артистов, за исключением Станислава Закревского, эти гастроли были первыми! Но и Закревский волновался ничуть не меньше других: ведь и он впервые ехал не просто участником аттракциона, а его руководителем, режиссёром!
Теперь он сможет постоянно быть рядом с Наташей, каждый день видеть её на репетиции, вечерами – на представлении, а если повезёт и их поселят рядом, он каждый раз сможет желать ей спокойной ночи!
Мысли самой Натальи Романовой были далеко не такими радужными. Ей предстояло решить: брать с собой на гастроли Оленьку или оставить её с няней в Москве? Тем более что сама няня её об этом просила…
Няня Романовых, снимавшая в Москве угол у собственной тетки, была совсем молоденькой девушкой с поэтическим именем Аврора. Запуганная революцией и гражданской войной, юная няня больше всего на свете мечтала о четырех крепких стенах, за которыми можно было бы спрятаться и переждать бушевавшее снаружи людское безумие.
Аврора без памяти обрадовалась предложению пожить в их квартире на время гастролей и тогда же заронила сомнения в душу Натальи: мол, такую кроху возить в Сибирь, да накануне зимы, и неужто она, Аврора, не сможет за одним ребенком поухаживать?!
– Наталья Владимировна, миленькая, вы не сомневайтесь, я за Олюшку жизни не пожалею! – частила девушка, прослезившись от избытка чувств. – Я ведь боялась рассказывать вам, из какой я семьи, думала, выгоните… У меня отец был – горький пьяница. А уж как маму бил – страсть одна! Сам здоровый, волосатый, а как выпьет – чистый зверь. Медведь его и заломал. До сих пор во сне приснится – кричу от страха!
Она перекрестилась.
– Я ещё девочкой была лет десяти, а он на маму с топором кинулся. Я на руке повисла, кричу, а отец меня и отшвырни… Я о печку головой стукнулась. Думали, дух вон. А только голова с той поры болеть стала… Вы не подумайте, я Олюшку не просила. Я и всерьез-то не приняла, когда она сказала: "Няня, дай я тебе головку полечу!" Пусть, думаю, ребенок потешится. Я сама-то ничего от боли и не понимала… Простите, ради Христа!
– Я знаю, – потрепала её по щеке Наташа, – мне Оля рассказывала.
Аврора оживилась и горячо зажестикулировала.
– А Олюшка – сама от земли два вершка, а глазенки сияют, ну, чистый ангел! Положила мне ручонки на голову и боль мою, ровно занозу какую, вытащила… С той поры я о своей хвори и думать забыла!
