Флинт задумался, вспоминая.
– Позже я не раз заговаривал с нею о дяде, но мама ничего не хотела слышать, одержимая мыслью, что отец погиб из-за своего брата, который предал его, не поддержал в трудную минуту. Мне моряки потом рассказали, что дядя оказался дальновиднее отца и знал, что Новороссийская республика долго не продержится. Он пытался отговорить и отца, но это ему не удалось…
– А что это за Костадинов, о котором пишет дядя?
– Разбойник с большой дороги… только морской. Когда-то он начинал учиться в училище вместе с дядей, но его выгнали за неспособность к наукам.
– И дядя с ним встречается?
– Не встречается, а встретился… Случайно спросил, не видел ли он на своих путях-дорогах Сашку Романова? А Костадинов – приятель Чёрного Паши конечно, знал, где меня можно найти… Потом он погиб.
– Как странно все получается! Дядя пишет, что он со всем экипажем эсминца перешёл на сторону большевиков…
– Вот и хорошо! Большевики в Москве удерживают власть, в Петербурге тоже, теснят белых в Сибири. Это власть народа! Дядя предлагал мне свою помощь: я смогу учиться на курсах морских офицеров!.. Подумать только, сколько раз я бывал в Новороссийске, а мысли не возникало, что дядя Сева может быть где-то рядом!
Флинт в упоении говорил и говорил.
– Наконец-то судьба решила мне улыбнуться! И я смогу рассчитывать на чью-то помощь! Сколько лет – всё один!
– Поздравляю, теперь ты сможешь быть вместе с дядей! – обидчиво проговорила Ольга.
– Но я имею в виду нас с тобой, – опомнился Флинт, – ты же согласилась повсюду следовать за мной!
– Ничего не получится! Разве ты не знаешь, я – недорезанная буржуйка!
– Кто тебе это сказал?
– Друзья-анархисты… Наверняка с княжной они не стали бы и разговаривать, а с бедной циркачкой, детдомовкой, они откровенничали вовсю: "Всех этих князей, графов, баронов, всех недорезанных буржуев, что пили кровь трудового народа, мы вырубим под самый корень! А понадобится, и корни выкорчуем!" Не понимаю, что во мне изменилось от того, что в моем документе стояло другое происхождение? Почему меня, но Соловьеву, могли все любить, а меня – Лиговскую – только поставить к стенке?!
Флинт обнял её.
– Успокойся, родная! Видимо, все революции по своей сути кровавые. Вспомни французскую: Робеспьер, Сен-Жюст – народные герои, а у них руки по локоть в крови! Разве можно обижаться на народ? Хочешь, чтобы бедные любили богатых?.. Ничего, может, мы с тобой ещё доживем до того времени, когда будут смотреть на самого человека, а не на его происхождение. А пока… раз ты решила остаться на родине, придётся приспосабливаться к новой жизни. Побудешь бедной детдомовкой, а потом опять поменяешь фамилию…. И не просто на аристократическую – на царскую!
Ольга неуверенно улыбнулась и тут же спохватилась.
– Ой, Саша, что же это мы всё о себе? Ты не сказал, как там Катерина, Алька… Что ты узнал о них?
– Увы, тут я тебя обрадовать не смогу… Ушли они. Куда – никто не знает. Вроде какие-то сокровища искать. Катерину и мальчишку с собой взяли… Подруга твоя теперь всё время при Чёрном Паше. Как жена. Он её от себя никуда не отпускает.
– А ты говорил, будто Чёрный Паша…
– Говорил! – досадливо кивнул Флинт и примиряюще поднял руки. – Я и о себе всякого наговорил. Каких обетов только не давал: ни за что! Никогда! А тебя увидел и всё забыл. Видно, женщины – это такая сила, которая мужчинами по достоинству не оценена. И мы, думаю, ещё поплатимся за своё легкомыслие!
Он хмыкнул и заговорил о другом.
– Друзья-приятели меня уже похоронили. Кое-кого пришлось даже убеждать, что я не призрак… Вот и твоя Катя, видимо, не знает, что ты жива, и отыскать её вряд ли теперь возможно…
– Всё равно нужно попытаться! – заупрямилась Ольга. – Неужели она с твоим Чёрным Пашой по доброй воле пошла? Она Герасима любила.
– Каждый из нас кого-то когда-то любил, – безжалостно напомнил Флинт. – Война!.. Давай начнём с того, что попытаемся проложить свой собственный курс.
Ольга с трудом скрывала разочарование. Ей казалось, что Флинт, признавшись в любви, сразу станет другим человеком: нежным, ласковым, будет стоять перед нею на коленях, исполнять любое желание… Ей приходилось порой видеть, как глупели от любви и мужественные воины, и государственные люди… Флинт же так и остался собранным, жёстким, сухим реалистом. Кажется, он способен прикрикнуть на неё и даже отвесить затрещину! Впрочем, последнее она домыслила явно сгоряча.
Девушка и не подозревала, насколько она ошибается в отношении своего любимого. Он просто привык с самоограничению и дисциплине. В глубине души оставшись романтиком, он много лет старательно соскабливал с себя все внешние проявления идеализма и сентиментальности. Он с четырнадцати лет приучал себя рассчитывать только на собственные силы, а иначе бы пропал; его первая работа – юнгой на барже – чуть было не окончилась для мальчишки печально.
Команда баржи как на подбор состояла из горьких пьяниц, которых на другие корабли попросту не брали. Им доставляло удовольствие издеваться над беззащитным юнгой, заставляя его пить вместе с ними. Он сопротивлялся как мог, и когда им все-таки удавалось залить водку в его горло, вырывался от мучителей и, сопровождаемый их гнусным хохотом, бежал на корму, чтобы там потихоньку стравить всё за борт. В конце концов его организм привык опустошать желудок по первому сигналу хозяина.
Его первый опыт общения с женщинами тоже пришёлся на четырнадцать лет и тоже был произведён с ним насильно. К сожалению, от отравления души он не мог избавляться так же легко, как от алкоголя, и долго жил презрением ко всем женщинам вообще.
Другой подросток на его месте давно бы сломался, но он, точно волчонок, рычал и огрызался, пытаясь под общий смех укусить обидчика. Держал себя в руках. Учился "властвовать собою", как сказал один поэт. И упорно лепил свой характер.
Ольгу он полюбил. Сразу. Навсегда. Саша Романов был из семьи однолюбов. Но по привычке самое святое спрятал глубоко внутри, и только сияние его глаз выдавало отблеск этого огня, а княжна, занятая своим переживаниями, не могла – или не хотела! – его увидеть.
В общем, Ольга была занята собой: она чувствовала себя глубоко несчастной. Друзей, к которым она спешила, забыв об опасности, на месте не оказалось; человек, которого любила, был от неё далек, как звезда; родина в ней не нуждалась! Что могло быть хуже?.. Прежде в такие минуты она валялась на диване, уставившись в одну точку, и ни с кем не хотела разговаривать. Агнесса старалась ходить мимо неё на цыпочках, а рациональный и деятельный дядя Николя, сам таким приступам не подверженный, тихо злился на неё и бурчал себе под нос:
– Княжна в прострации, у них мерихлюндия!
Флинт отнес её меланхолию к разряду обычных женских штучек и потакать ей не стал. Он ткнул пальцем в принесенный мешок и сказал приказным тоном:
