– Катюш, ты бы поискала нашему гостю одежонку похуже. Не ложиться же ему спать в таком костюме!
– Не стоит беспокоиться, – сконфузился тот, – я уж как-нибудь…
– Зачем же как-нибудь, если можно как следует, – пошутил Чёрный Паша. – Утро вечера мудренее. Идёт?
Он уже приготовил себя к мысли, что рано или поздно с товарищами придётся расстаться. Но чтобы вот так, сразу, отказаться от всего, что прежде составляло его жизнь? От захватывающего ощущения опасности? От власти над другими?
С другой стороны, где лучше затеряться, как не в большом городе, и где лучше начинать новую жизнь, как не в столице? А насчет власти… Так кому её брать в руки, как не человеку опытному, привыкшему командовать. Впрочем, чего гадать? Надо присмотреться к большевикам получше: если они удержат власть, то, скорее всего, верных людей станут поощрять… Вот тут-то и откроются возможности для Дмитрия Гапоненко!
С теми мыслями и уснул Чёрный Паша, обняв свою дорогую любимую жену, носящую под сердцем ребёнка. Постелили они себе ложе поодаль от костра атаман не любил устраиваться на ночлег в общей куче. Даже здесь, в чистом поле, он остерегался: лучше чуть холоднее, но зато больше простора для возможного бегства.
Спал он тревожно. От беспокойства за то, что придётся объясняться с Батей – товарищем, с которым они много лет делили хлеб-соль, и с кем грудью встречали опасность. С Батей, который в трудные минуты не единожды закрывал его собой…
Никогда прежде Черный Паша не думал, что ему придется выбирать между другом и любимой женщиной. И никогда не поверил бы, что, случись такое, он выберет женщину!..
Он проснулся чуть свет, но и Батя уже не спал – задавал лошадям овёс. На поднявшуюся было Катерину тихонько цыкнул:
– Спи-спи, мне с Батей надо покалякать!
– Такое дело, Митрофан, – подошел к нему Чёрный Паша. – Переговорить надо.
– Давно пора, – ничуть не удивился Батя. – Поведем коней напоить, а там и побалакаем.
Друзья пошли в обход небольшого пригорка, с другой стороны которого по балке тек неширокий, но бурный ручей – туда и повели лошадей.
Напоив, они стреножили их – пусть попасутся – и сели на сухую валежину у самой воды. От ручья тянуло сыростью. Серая туча на востоке небосвода окрасилась по краям в багровый цвет. Снизу, словно из недр земли, ещё не видимое, поднималось солнце.
– Надо поторапливаться, – пробормотал Батя, – как бы в дороге гроза не застала, а нам и укрыться будет негде… Хочешь с этим молодым хлыщом в Москву ехать? – спросил он почти без перехода.
– Катя ребенка ждёт, – стал оправдываться Чёрный Паша, – куда ей путешествовать?
– А ты?
– Что – я? Бросить Катю одну? У неё ж на всем свете никого из родни… Только я.
– Не думал, – тяжело бросил Батя, – что баба может стать между нами…
Никому другому Чёрный Паша не спустил бы подобного тона, но Батя имел право так говорить. Действительно, его жена стала между ними, но атаман даже перед лицом столь очевидных фактов не собирался ничего менять.
– Альку… тоже с собой возьмёте? – внезапно дрогнувшим голосом спросил Батя.
Чёрный Паша удивленно уставился на друга. Всецело занятый лишь своими переживаниями, он давно ничего не замечал…
– Дак… это… он же её брат!
– Ну так что? Вы сами не знаете, где голову преклоните.
– Об этом ты с Катериной разговаривай… Слушай, Батя, а может, и ты с нами?
– Нет, Дмитро, я уже пробовал: в городе мне не житьё!
– Честно говоря, Митрофан, я не верю, что вы найдете этих духоборов. А камешки… пусть они останутся у тебя! Не заладятся дела – продашь. Их должно надолго хватить… Я вот что думаю: мало ли, что может случиться: сегодня одна власть, завтра – другая. Может, придётся ноги в руки, и бегом! Давай через годик сговоримся встретиться где-то в городе помельче. Скажем, в Перми или Уфе. Пусть это будет 9 июня – день твоего рождения. Я запомню, да и ты не забудешь. На центральной площади возле главного памятника. В полдень. За год много воды утечёт, но ничего другого насчёт будущей встречи мне в голову не приходит. Не хотелось бы расставаться навсегда…
– Это ты хорошо придумал: не дело нам навек расставаться! Давай встречаться в Уфе. У меня там вроде родственник по матери жил…
Они посидели ещё некоторое время, поглядывая на разрастающуюся на востоке тучу, и Чёрный Паша сказал:
– Пожалуй, Батя, ты прав: туча грозовая, как бы ещё и не с градом!.. Решим так: до железной дороги идём вместе, а там разделимся: вы возьмете лошадей, повозку и – на восток, а мы сядем в поезд!
Когда они вернулись в свой лагерь, все его обитатели проснулись и занимались каждый своим делом. Закопченный казан висел над потрескивающим костром, а бывалые люди Синбат, и Аполлон споро укладывали вещи в повозку. Между ними суетился Алька и покрикивал:
– Синбат, этот угол у тебя совсем пустой.
– Так ещё продукты не сложили, вот я место и оставил!
– Продукты с краю положим, а сюда слона ещё можно втиснуть!
Батя с гордостью кивнул другу на Альку.
– Погляди, какой смекалистый, работящий хлопчик, и ребята его любят.
– Слушай мальца, Синбат, – между тем советовал Аполлон, – его сам Батя главным по упаковке назначил.
С некоторых пор Алька стал пользоваться симпатией и Аполлона, когда тот увидел, как тщательно хлопец разминает свои мышцы. А услышав, что Аполлон жалуется, как у него временами сводит пальцы – сказывалось его рыболовецкое прошлое, – мальчик предложил товарищу упражнение, снимающее боль; потом и сам стал массировать ему руки. Контрабандист, не привыкший к вниманию и заботе, и вовсе растрогался. Теперь он незаметно держался к Альке поближе на случай, если славного парнишку кто попробует обидеть.
А Синбат в лице Альки обрел своего единственного благодарного слушателя. Уставшие от его россказней старшие товарищи махали руками и сплевывали после первой же фразы Синбата: "Когда мы с Флинтом…" Чёрный Паша обычно, выслушав красочное вступление, рубил коротко: "Брехня!" Синбат смертельно обижался, потому что в его рассказах основная идея всегда была правдивой, а то, что он украшал повествование разными красивостями, по его разумению, только добавляло интереса. Алька единственный дослушивал истории до конца и уж вовсе лил бальзам на раны Синбата-рассказчика просьбами: "А что дальше?" За это он даже научил мальчишку некоторым своим любимым песням и теперь, улыбаясь, слушал, как пацан вяжет узлы и напевает:
В Неапольском порту
С пробоиной в борту
"Жанетта" починяла такелаж…
Хозяйственный Батя окинул взглядом работящую артель и остался доволен, но тут он повёл глазами чуть в сторону и увидел вопиющее безобразие: их московский гость Константин Первенцев спал сном младенца и блаженно улыбался во сне! Видно, легендарный Георгий Васильевич не только прощал ему потерю ценных бумаг, но и благодарил за проявленное мужество…
