Это случилось на пятый день – Алексею снова стало хуже. Он
неловко выскочил из-за обеденного стола, сильно ушиб колено и оказался прикован
к постели как минимум на ближайшие два дня. Анна не отходила от него, развлекая
сказками, услышанными еще в детстве от отца и братьев, или бесконечными
историями про балет, про царившую в классах суровую дисциплину и про других
танцовщиц из их школы. Алексей с удовольствием слушал Анну почти целый день,
пока сам не заметил, как заснул, все еще крепко сжимая ее руку. Девушка
осторожно освободилась и на цыпочках вернулась к остальным. Сердце ее
болезненно сжималось от жалости к наследнику. Жестокий недуг наложил на юное
безвинное существо невероятно тяжкие оковы. Алексей совершенно не походил ни на
ее родных братьев, ни на сильных, ловких юношей, занимавшихся вместе с нею в
балетной школе.
Цесаревич еще не совсем оправился, хотя чувствовал себя
намного лучше, когда в середине июля мадам Маркова и ее подопечная откланялись
и были препровождены на специальный царский поезд, в котором собирались доехать
до Санкт-Петербурга. Чудесные каникулы у моря показались Анне самым прекрасным
временем в ее жизни, и она верила, что никогда не забудет эту знаменательную
неделю. Она запомнит на всю жизнь, как по-дружески играла и резвилась с
царскими детьми, как отдыхала тихими спокойными вечерами и как Алексей пытался
научить ее плавать, не сходя со своего кресла, нарочно поставленного на краю
причала.
– Да нет же, не так… Ну что за глупая девчонка!.. Нужно
делать руками вот так! – И он старательно показывал, как именно, пока Анна
пыталась повторить его движения.
Потом она начинала дурачиться, делала вид, что вот-вот
утонет, и оба хохотали до упаду.
Она уже вернулась к занятиям в школе, когда Алексей прислал
ей коротенькую записку, в которой говорилось, что он соскучился. Он был явно
неравнодушен к Анне, и это казалось тем более поразительным, что ему
исполнилось всего девять лет. Его мать даже сдержанно поделилась своим
удивлением с друзьями. Алексей впервые влюбился в танцовщицу – между прочим,
настоящую красавицу. Никто и не пытался отрицать, что она очень милая девушка.
После чудесных каникул в Ливадии минуло всего лишь две
недели, как прогремел роковой выстрел в Сараево и весь мир оказался втянут в
жуткую кровавую бойню. Российской империи недолго суждено было оставаться в
стороне – первого августа Германия объявила ей войну. Тогда еще никто не верил,
что война может затянуться надолго. В конце августа немцев разбили под
Танненбергом, и все возликовали, полагая, что победа уже не за горами. Однако
вскоре ситуация изменилась отнюдь не в пользу России.
Несмотря на войну, Анна в тот год по-прежнему танцевала в
«Жизели», «Коппелии» и «Баядерке». Ее мастерство достигло своей высшей точки, а
талант и понимание музыки продолжали развиваться, несказанно радуя мадам
Маркову. Каждое ее представление проходило с большим успехом, его можно было
считать образцом, шедевром балетного искусства. Именно эту ослепительно сиявшую
танцевальную звезду опытная наставница сумела когда-то рассмотреть в маленькой
испуганной девочке. Но даже мадам Маркову поражала самоотверженная
целеустремленность этого юного существа. Анна ни за что не позволяла себе
отвлекаться. Она была равнодушна к мужчинам – да и вообще ко всему остальному
миру, не имевшему отношения к балету. Вся ее жизнь, от первого до последнего
вздоха, со всеми стремлениями и помыслами, была посвящена исключительно танцу.
И из нее выросла непревзойденная танцовщица, с которой не могли сравниться
многие из ее подруг, вызывавших в мадам Марковой неизменное презрение. Ибо эти
ветреные девицы подчас слишком легко отвлекались на всяческую суету или
начинали флиртовать с мужчинами и забивать себе голову какой-нибудь
романтической чушью. Такие особы были безвозвратно потеряны для балета,
несмотря на недюжинный талант и бесконечные занятия в танцклассе. В отличие от
них для Анны балет стал ее плотью и кровью, единственным смыслом жизни, дающим
силы и желание двигаться дальше. Танец стал сутью ее души. Только о нем она
думала, только ради него жила. И в танце ей не было равных.
В тот год Анна превзошла себя, танцуя на рождественском
балу. Ее отец и братья были на фронте, но на спектакле присутствовала царская
семья. Все они восхищались ее искусством, и в антракте юную танцовщицу даже
пригласили в царскую ложу. Анна прежде всего поинтересовалась, как здоровье
Алексея, и попросила государыню передать ему самую красивую розу из
преподнесенного ей роскошного букета. Когда балерина вернулась на сцену, мадам
Маркова с тревогой отметила в ней признаки необычной усталости. Действительно,
вечер выдался не из легких, спектакль кончился очень поздно, и Анна вынуждена
была признать, что буквально падает с ног.
На следующий день, несмотря на Рождество, она встала, как
обычно, ровно в пять часов и до половины шестого отправилась разминаться в
классе. В честь праздника занятия до самого полудня были отменены, но ей и в
голову не могло прийти просто пробездельничать целых полдня. Больше всего на
свете она боялась утратить хоть крупицу из достигнутого мастерства и потому
старалась не пропускать не только ни одного дня – ни минуты привычных занятий,
пусть даже и на Рождество.
Мадам Маркова пришла в класс к семи, когда Анна все еще
занималась. Одного взгляда на балерину оказалось достаточно, чтобы от внимания
не укрылись ее странные, неловкие жесты. Она выполняла давно заученные
упражнения с какой-то непривычной скованностью, резкостью, а потом вдруг
медленно, постепенно стала оседать на пол. Анна умудрилась проделать это так
изящно, как будто просто выполняла очередное упражнение, и опустилась на пол в
красивой выразительной позе. Наверное, она пролежала совершенно неподвижно
целую вечность, пока мадам Маркова и две ученицы, наблюдавшие за Анной,
заподозрили неладное. Оказывается, девушка давно потеряла сознание. Они
опрометью кинулись ей на помощь, мадам Маркова встала на колени и попыталась
привести Анну в чувство. Трясущимися руками она подхватила свою ученицу и стала
хлопать ее по щекам, с ужасом ощутив снедавший Анну сухой, беспощадный жар.
Когда же Анна неохотно разлепила веки, по мутному, лихорадочному взору стало
ясно, что за ночь ее организмом овладела некая загадочная, но очень тяжелая
болезнь.
– Дитя мое, ты же больна, зачем ты пришла на разминку?!
– испуганно повторяла мадам Маркова. Все были давно наслышаны о смертельно
опасной разновидности гриппа, свирепствовавшего в эту зиму в Москве, но до
Санкт-Петербурга эпидемия вроде бы еще не докатилась. – Тебе не следовало
так поступать, – ласково упрекала мадам Маркова, стараясь не выдать самые
худшие опасения.
Впрочем, Анна вряд ли могла ее услышать, она лишь упрямо
повторяла:
– Я должна… я должна… – Даже в бреду ей страшно
было помыслить о том, чтобы пропустить хоть один урок или репетицию. – Мне
нужно встать… Я должна…
Она зашлась жутким сухим кашлем, и тогда один из юношей,
выступавших вместе с ней на сцене, легко подхватил ее на руки и под наблюдением
мадам Марковой понес наверх, в спальню, чтобы немедленно уложить в постель.
