Однако прежде чем она узнала о расстреле, в последнем письме
Николай сам предупреждал ее, что ходят слухи о близкой казни. Хотя это могло
показаться жестоким, но он предчувствовал свою гибель и старался подготовить
Анну к этой утрате. При этом его письмо дышало поразительным мужеством и
отвагой. Николай повторял, что ей следует набраться сил, чтобы жить дальше, и
вспоминать о нем и об их любви не с тоскою, а со светлой печалью. Он говорил,
что успел обручиться с ней в своем сердце с самой первой их встречи, что она
подарила ему самые счастливые годы в его жизни и что сожалеет он лишь о том,
что им не суждено было быть вместе. Должно быть, после этого письма бабушка уже
знала, что больше его не увидит. От судьбы не ушел никто – ни он, ни она. Ей
была суждена совершенно иная жизнь в нашем доме в Вермонте, месте, столь
далеком от всего, что связывало ее когда-то с Николаем. А ему не удалось
приехать сюда, чтобы быть с ней.
И ее отец, и последний брат погибли в самом конце войны. А
мадам Маркова скончалась от воспаления легких через два года после их прощания
в балетной школе.
Так она теряла их одного за другим, теряла безвозвратно,
теряла вместе со всем остальным – прошлой жизнью, родиной, карьерой, милыми и
близкими людьми… У нее не осталось ни любимого человека, ни семьи, ни балета,
бывшего когда-то ее жизнью.
И все же я не могу вспомнить в ее облике ни одной мрачной и
даже грустной черты. Она никогда не выдавала, как тоскует по ним, особенно по
Николаю. Наверняка временами ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется от
горя, но я не слышала от нее ни единого слова жалобы. Она была и оставалась
Грэнни Энн, со своими забавными шляпками, и роликовыми коньками, и весело
блестевшими глазами, и чудесными пирожными.
Ну почему мы позволяли себя так легко дурачить? Как мы могли
считать, что видим ее всю, насквозь, когда под этой внешностью крылось гораздо
большее? С чего мы взяли, будто эта миниатюрная особа в вылинявшем черном
платье никогда не могла быть кем-то другим? Почему нам кажется, что старики так
и родились когда-то стариками? Почему мне не хватало воображения представить ее
в алом бархатном платье, отороченном горностаем, или в балетной пачке и
туфельках, танцующую «Лебединое озеро» перед императорской семьей? И почему она
никогда ни о чем не рассказывала? Ведь Грэнни Энн всю жизнь свято хранила свои
тайны…
Она прожила у двоюродного брата Николая одиннадцать месяцев
до того, как пришло письмо с сообщением о казни. Как и обещал Николай, его брат
оказался добрым человеком. Он был довольно суровым и скрытным, предпочитая в
одиночку справляться со своей памятью и горечью потерь. По-видимому, появление
в его доме юной балерины стало лучиком света. Он был старше ее на двадцать пять
лет. Ему исполнилось сорок семь, когда бабушка приехала в Америку. Она могла бы
быть его дочерью. И он наверняка знал, как много для нее значил Николай.
Прошло пять месяцев со дня гибели Николая и шестнадцать
месяцев после ее прибытия в Вермонт, когда Грэнни Энн стала женой его
двоюродного брата, моего деда, Виктора Преображенского. И я по сей день не знаю
толком, любила ли она своего мужа. Пожалуй, все-таки любила. Во всяком случае,
они стали, близкими друзьями. Несмотря на внешнюю суровость и
неразговорчивость, он всегда был к ней добр, а она отзывалась о нем с
неизменным уважением и приязнью. И все же мне непонятно, могла ли она полюбить
моего деда так же пылко, как любила когда-то его кузена. Почему-то мне казалось
это невероятным, хотя Грэнни Энн была искренне привязана к своему мужу. А
Николай был и остался первой страстью, воплощенными грезами юности,
оборвавшимися так рано и так жестоко.
То, что я узнала о ней, все еще не укладывалось в голове…
Мне трудно было представить эту сказку наяву. Она была и осталась
женщиной-загадкой. В мои руки попали разрозненные части: сундук… балетные
туфельки… медальон… и даже письма… Но главное она так и унесла с собой: память
о прошлом, победы и великую славу, людей, которых она так сильно любила. Мне
было бесконечно жаль, что я успела узнать о ней так мало, пока жила с нею бок о
бок. Какая непростительная небрежность!
В моем сердце будет всегда жить Грэнни Энн – такой, какой я
ее помню. Та, другая женщина осталась в далеком прошлом, в сердцах тех людей,
что любили ее в России. С ними осталась часть ее души, так же как она пронесла
через время и расстояния частицу их любви и сохранила их в своем сердце, в
письмах и медальоне. Наверное, она любила Николая по-прежнему, раз забрала с
собой в дом для престарелых эти вещицы. Даже там она перечитывала его письма, а
скорее всего давно знала их наизусть.
И теперь, когда я закрываю глаза, она больше не представляется
мне старой… ее платья больше не черные и не выцветшие… и она не печет на кухне
пирожные… Она улыбается мне ласково и гордо – в расцвете молодости и красоты… и
танцует в своих балетных туфельках для Николая Преображенского, следящего за
ней со счастливой улыбкой. И я верю, что где-то в ином мире есть такое место,
где они наконец-то встретились и больше не разлучались никогда.
