Николай помог ей подняться по трапу и отыскать свою каюту.
Второе место должна была занять какая-то незнакомая дама, но она еще не
приехала, и Анна могла первой выбрать приглянувшееся ей место. Но ей было не до
этого – предстоящее плавание внезапно напугало ее до полусмерти, она отчаянно
цеплялась за Николая и твердила, что умрет от одиночества и постоянного страха
за него.
– Я тоже буду ужасно скучать, – с нежной улыбкой
отвечал он. – Каждую минуту, каждый миг. Ты уж побереги себя, милая. Вот
увидишь, я приеду к тебе очень скоро.
Они вместе поднялись обратно на палубу. В эту минуту дали
свисток. Провожающим предлагалось вернуться на берег, и Николай крепко прижал
Анну к себе:
– Я люблю тебя. Помни об этом. Я приеду, как только
смогу. Передай поклон моему брату. Он немного скованный человек, но очень
добрый. Вот увидишь, он тебе понравится.
– Я буду умирать от тоски, – шептала Анна, не в
силах сдержать слезы.
– Знаю, – ласково отвечал он. – Я тоже буду
тосковать. – Он приник к ней страстным, долгим поцелуем, а тем временем
прозвучал последний свисток, и матросы начали убирать трап.
– Позволь мне остаться с тобой, – вдруг
воскликнула Анна. – Я не хочу ехать одна! Может быть, мне разрешат
отправиться с тобой в Сибирь? – Она была готова на что угодно, лишь бы
быть вместе…
– Анна, ты же знаешь, что об этом нечего и
думать! – Как всегда, он не стал говорить, что эта поездка попросту
опасна, но это больше не было тайной. И не важно, какой ценой дастся им обоим
эта разлука, – прежде всего Николай хотел, чтобы Анна оказалась в
безопасности, в Вермонте, под присмотром его брата. – Просто помни, как
сильно я тебя люблю, – промолвил он. – Помни, пока я сам не вернусь к
тебе! Анна Петровская, я люблю тебя больше жизни… – Он называл ее этим
именем в последний раз. Было условленно, что в Америке она сразу станет
пользоваться его фамилией и назовется Анной Преображенской, чтобы ни у кого не
возникало сомнения в том, что они муж и жена.
– И я люблю тебя, Николай. – При этом она
машинально нащупала на груди тяжелый золотой медальон. Он был на месте, надежно
спрятанный под одеждой.
– Мы скоро снова увидимся! – пообещал он,
торопливо поцеловал Анну и сбежал вниз по сходням.
Анна припала к поручням и следила за тем, как Николай
соскочил на причал и повернулся, чтобы посмотреть на нее.
– Я люблю тебя! – крикнула она. – Береги
себя!
Оба замахали руками, и Анна прочла по его губам: «Я люблю
тебя!»
В следующий миг огромный корабль тяжело отошел от причала, и
Анна с упавшим сердцем удивилась, откуда в ней столько глупости, что она
позволила уговорить себя уехать одной. В эту минуту ее решение казалось
роковой, смертельной ошибкой, но она из последних сил старалась быть храброй –
ради Николая. После всех перенесенных испытаний она пройдет и через это. Она
позволит ему закончить все дела в России и выполнить долг перед императорской
семьей, чтобы спокойно отправиться к ней в Вермонт и жить там как с женой.
Анна махала, пока могла различить на пристани его фигуру. Он
так и стоял на краю причала и махал ей в ответ – рослый, широкоплечий, сильный
мужчина. Человек, завладевший два года назад ее сердцем. Человек, которого она
будет любить всю свою жизнь.
– Я люблю тебя, Николай, – прошептала она под шум
ветра и долго еще не уходила с палубы, оплакивая их разлуку и стискивая в
кулаке заветный медальон.
Она пребывала в таком смятении, что с трудом понимала,
отчего, собственно, плачет. Николай был прав. Им следует смотреть не назад, а
вперед, где их ждет новая, счастливая и спокойная жизнь в Вермонте. Все только
начинается. И ей нечего плакать – если бы где-то в глубине сердца не таился
отчаянный, смертельный страх, что она видит Николая в последний раз. Ведь этого
не может быть. Она повторила, что ведет себя глупо, и подняла глаза к небу, где
стремительно носились крикливые чайки. Нет, она не может потерять Николая
сейчас. Такое не должно случиться. Анна тяжело вздохнула, напоследок взглянула
на родные берега и медленно пошла в каюту, мысленно оставаясь с Николаем. Она
будет любить его всегда, несмотря ни на что, и нет такой силы, что могла бы их
сейчас разлучить.
Эпилог
Итак, все ответы лежали теперь у меня под рукой, собственно
говоря, здесь они находились постоянно. Я перевела все до единого письма. Их
написал когда-то моей бабушке Николай Преображенский. Они захватывали довольно
большой промежуток времени и хранили историю, глубоко затронувшую мою
душу, – почти так же глубоко, как наверняка когда-то трогали бабушку,
хранившую их всю жизнь. Благодаря письмам я сумела разгадать тайну, окутывавшую
ее прошлое.
Кое-какие подробности мне удалось выспросить у двух ее
близких подруг, живших по соседству, когда я на следующее лето приехала в
Вермонт, чтобы присмотреть за домом и провести недельку в обществе мужа и
детей.
Платья, подаренные когда-то императрицей, все еще лежали в
старом сундуке на чердаке, – а я и не подозревала об их существовании.
Наверное, это был тот самый сундук, который бабушка привезла из России. Наряды
выцвели и стали совсем ветхими, горностаевая оторочка пожелтела, а фасоны
устарели много-много лет назад. Из-за этого мне казалось, что это просто
маскарадные костюмы. Удивительно, что я ни разу не наткнулась на них во время
своих детских эскапад, но сундук выглядел слишком обшарпанным и был задвинут в
самый темный угол. Рядом с ним до сих пор стояли еще два запертых сундука с
аккуратными табличками: «Доктор Николай Преображенский». Ей так и не хватило
духу открыть их хоть раз с того дня, как она оказалась в Вермонте.
Теперь я совсем другими глазами смотрела и на пожелтевшие
театральные программки, и на фотографии с другими балеринами. А балетные
туфельки показались мне настоящей святыней. Я и понятия не имела о том, как
много значили для нее эти забавные вещицы. Одно дело – знать, что она была
когда-то танцовщицей, и совсем иное – оценить принесенные во имя этого жертвы.
Когда я попыталась растолковать все это детям, их глаза удивленно распахнулись.
А когда Кэти увидела балетные туфельки и услышала, что в них выступала Грэнни
Энн, она не колеблясь наклонилась и поцеловала их. Бабушка наверняка бы
улыбнулась при виде такой картины.
А страх, терзавший ее в течение всего плавания в сентябре
тысяча девятьсот семнадцатого года, оказался не напрасным: она больше не
увидела своего Николая. Он был верен долгу и отправился вместе с царской семьей
в Сибирь, в Тобольск, но по дороге все они оказались в ловушке, в Ипатьевском
доме в Екатеринбурге. После этого ему уже не удалось получить разрешение
уехать, и он оставался под арестом. Преданность лейб-медика государю императору
и его родным стоила Николаю свободы, и в июле тысяча девятьсот восемнадцатого
года его казнили вместе с ними. Об этом сообщалось в коротком письме от
какого-то незнакомого мне человека, написанном четыре недели спустя.
Представляю, какое горе испытала Грэнни Энн, читая это письмо. Даже через
столько лет я не могла читать его без слез. Наверное, ей казалось, что она
умрет от горя.
