По дороге домой Анна с Николаем также обсуждали эту тему, и
он с неохотой признал, что его все сильнее тревожит положение дел в
государстве.
– Похоже, проблема намного сложнее, чем мы полагали до
сих пор, – говорил доктор с озабоченной миной. – И его величество
ведет себя наивно, не делая попыток ее разрешить.
А может, царю просто было не до того? Ведь война давно
поглощала всю его волю и силы. По сравнению с разгромом войск в Польше и
Галиции и колоссальными людскими потерями бунты в Москве могли показаться
мелкими, недостойными внимания неприятностями…
– И все же, по-моему, революция – это уж
слишком, – неуверенно возражала Анна. – У меня просто в голове не
укладывается, что такое может случиться в России. И во что это выльется?
– Кто знает? Возможно, не случится ничего особенного.
Или вообще до революции так и не дойдет. Недовольные одиночки, готовые поднять
шум, у нас никогда не переводились. Они могут спалить десяток усадеб,
разграбить господские дома и конюшни, потешиться своей безнаказанностью и снова
вернуться туда, откуда пришли. Вряд ли это будет иметь серьезные последствия.
Россия слишком могучая и большая империя, чтобы сдвинуть ее с места целиком.
Хотя наша жизнь на какое-то время может довольно сильно осложниться, а для
императора и его близких стать попросту опасной. Но к счастью, их есть кому
защитить.
– Если что-то произойдет, – сказала Анна, пока
Николай помогал ей снять бальное платье, – пожалуйста, будь
осторожен! – Ведь она понимала, какая опасность будет грозить лейб-медику
заодно с царской семьей.
– Ну, с этой проблемой мы справимся, – отвечал
доктор и снова напомнил ей о переезде в Вермонт. Он обещал не поднимать этот
вопрос до Рождества и честно сдержал свое слово. Хотя сам не прекращал строить
планы на будущую жизнь в Америке и посвящал им еще больше времени, чем прежде,
в сентябре, во время их последнего спора. Николай вполне сжился с мыслью об
эмиграции и все еще надеялся убедить Анну в целесообразности такого шага.
– Каким образом? – спросила она с нарочитой
небрежностью, вынимая из ушей сережки. Николай преподнес ей эти сережки на
Рождество, и Анна несказанно обрадовалась подарку. Крупные жемчужины в
обрамлении более мелких рубинов были очень ей к лицу.
– Вермонт, – терпеливо напомнил Николай. – В
Америке революцией и не пахнет. И угроза войны не стоит у них на пороге. Анна,
мы могли бы быть там счастливы, и ты отлично это знаешь.
Но она без конца изобретала способы уйти от решительного
разговора. Как бы ей ни хотелось жить вместе с Николаем, Анне постоянно
казалось, что она пока не готова оставить балет – да и вообще решиться на столь
тяжелый и даже жестокий шаг. Она готова была смириться с нынешним положением
дел и просто подождать: а вдруг его жена все же передумает и даст развод?
– Может быть, когда-нибудь потом, – смущенно
промолвила Анна.
Ей искренне хотелось стать достаточно отважной, чтобы
последовать за ним на край света, но в то же время она не могла себе
представить жизнь на чужбине, вдали от всего, что она знала и любила. Ее с
одинаковой силой тянуло в совершенно противоположные стороны. На одном полюсе –
мадам Маркова и ее жизнь ради искусства, а на другом – Николай и мечты об их
новой жизни. Жизнь рядом с любимым человеком на новой земле – и балет, ставший
главным делом, главным долгом в ее жизни.
– Ведь ты же обещала, что мы все обсудим на
Рождество, – грустно напомнил Николай.
В его душу постепенно закрадывался страх, что им так и не
удастся ничего изменить и они будут маяться по-прежнему – разве что его жена не
умрет в одночасье, или даст ему развод, или он получит невиданное наследство,
что выглядело в равной степени невероятно. Здесь, в России, Анна была обречена
оставаться всего лишь его любовницей, и они смогут проводить вместе не больше
пары недель в году, если она не прекратит танцевать. Но даже и тогда он не в
состоянии дать ей кров – и оба это понимали. Вермонт был и остался единственной
надеждой на то, что им удастся быть вместе и вести достойную жизнь. Однако
связанные с этим неизбежные жертвы все еще казались Анне чрезмерными и не
позволяли решиться на отъезд.
– На днях снова начнутся репетиции… – нерешительно
промолвила она.
– И тогда ты опять будешь танцевать круглые сутки, и
так до самого лета… А там наступит новый сезон… и тебе опять предложат роль в
«Лебедином озере»… И так до следующего Рождества! Пока мы не состаримся, а
тогда уж будет все равно. – Николай не спускал с нее любящего, умоляющего
взгляда. – Если мы останемся тут, нам никогда не быть вместе!
– Николай, я не могу просто все бросить и
сбежать, – ласково возразила Анна. Она любила его не меньше, а может, и
больше, чем он ее, но слишком хорошо представляла себе ту цену, что требовалось
заплатить ради счастья вдвоем. – Пойми, я очень многим обязана этим людям.
– А еще большим, любимая, ты обязана себе! Да и мне,
если уж на то пошло! Они не станут заботиться о тебе, когда ты постареешь и
больше не сможешь танцевать. Ты никому не будешь нужна. Мадам Марковой к тому
времени не будет на свете. Мы должны переехать туда – ради самих себя!
– Я перееду, – пообещала Анна от всего сердца.
Сгорая от нетерпения, Николай не стал ждать, пока она снимет
свое роскошное нижнее белье, а подхватил на руки и понес на постель.
Ту самую постель, где они впервые познали близость,
по-прежнему приносившую им ни с чем не сравнимое счастье. Да, их жизнь была
похожа на сказку, и то недолгое время, что они проводили вместе, невозможно
было сравнить ни с чем, что знал прежде Николай или о чем мечтала Анна.
– А вдруг ты возьмешь и разлюбишь меня однажды, –
сонно пробормотала она спустя какое-то время, немного остыв от приступа страсти
и уютно свернувшись у него под боком, – если мы все время будем торчать
друг у друга под носом.
– Об этом можешь не тревожиться, – с улыбкой
заверил Николай и чмокнул ее в плечо. Ее тело всегда вызывало в нем
благоговейный восторг. – Я никогда не разлюблю тебя, Анна. Не бойся уехать
со мной, – добавил он шепотом, и Анна слабо кивнула в полудреме.
– Я поеду, – прошептала она.
– Только не тяни с этим, любовь моя, – напомнил
доктор. Его не на шутку пугало то, что творилось вокруг. Он хотел бы покинуть
Россию до того, как случится нечто непоправимое. А такое стало вполне
возможным, хотя все еще казалось невероятным.
Об угрозе революции заговаривали даже самые высшие
сановники, несмотря на упрямое нежелание императора это признать. Но очень
многие люди из окружения Преображенского тревожились не меньше его. Ему не
хотелось пугать Анну раньше времени, однако нужно было увезти ее подальше
отсюда. Увезти прежде, чем разразится буря и будет слишком поздно. В то же
время Николай не решался высказать ей все свои страхи. Ведь она так далека от
повседневной жизни, так погружена в балет, что может счесть его предупреждения
смешными. Ее совершенно не интересовал мир за стенами балетной школы, а он, к
сожалению, с каждым днем становился все более угрожающим.
