Мадам Маркова встречала ее на вокзале в Санкт-Петербурге. За
эти месяцы наставница сильно похудела и оттого казалась еще выше и строже. Анне
даже подумалось, что ее наставница заметно постарела, и у нее возникло такое
ощущение, будто она провела в Царском Селе целую вечность. Но мадам Маркова
обняла и поцеловала Анну с прежней теплотой – она была искренне рада снова
видеть любимую ученицу. Только теперь Анна осознала, как соскучилась по мадам
Марковой, несмотря на все, что случилось с ней за время разлуки.
– Ты прекрасно выглядишь, Анна. Довольная и
отдохнувшая.
– Спасибо, мадам. Все относились ко мне чудесно.
– Так я и поняла по твоим письмам. Как всегда, ее голос
звучал строго, чуть ли не осуждающе – черта, от которой Анна успела отвыкнуть.
Такая манера говорить побуждала окружающих думать лишь о том, как бы не
прогневать суровую наставницу. Она не проронила ни слова, пока усаживалась в
наемный экипаж, чтобы ехать в балетную школу.
Анна, как могла, пыталась сгладить неловкое молчание,
повествуя о своей жизни в гостях у императорской семьи, о приемах и званых
обедах. Однако с каждой минутой в ней крепло ощущение, что мадам Маркова за
что-то сердится на нее. Как тут не пожалеешь о только что покинутом прибежище в
Царском Селе! Но увы, ее никто не освобождал от наложенных прежде обязательств.
– Когда я снова начну заниматься? – спросила Анна,
следя за тем, как в окошке мелькают знакомые улицы.
– Завтра утром. Однако я бы на твоем месте не
откладывала и самостоятельно размялась бы прямо сегодня, чтобы хоть немного
подготовиться. Полагаю, во время своих каникул ты не особо старалась
поддерживать форму? – Конечно, она не ошиблась, потому что тех немногих
упражнений, которые проделывала Анна, было явно недостаточно. Мадам Маркова
помрачнела еще больше, когда увидела ее покаянный кивок.
– Доктор не советовал мне торопиться с
нагрузкой, – вот и все, что она могла сказать в оправдание. Она даже не
посмела рассказать о своих ежедневных получасовых разминках в саду. Потому что
согласно установкам, царившим в балетной школе, эти разминки нельзя было
воспринимать всерьез.
Итак, мадам Маркова молча уставилась прямо перед собой, отчего
напряжение в карете сгустилось еще сильнее.
Анне отвели ее прежнее место в старой комнате, и, пока она
шла по знакомым обшарпанным коридорам, сердце защемило от глухой тоски. Это
ничуть не напоминало возвращение в любимый дом, напротив, она лишний раз вспомнила
о том, как далеко остался ее Николай и их ночи в уютном милом гостевом домике.
Вряд ли ей удастся заснуть без его объятий, однако Анна была полна решимости
преодолеть тоску и боль. Им обоим предстояло в одиночку пройти нелегкий путь,
прежде чем наступит тот день, когда они снова будут вместе – как она надеялась,
навсегда.
Ей не терпелось поскорее сообщить мадам Марковой о своих
новых планах, но Анна решила подождать, пока не убедится, что Николай развелся,
а Мери вернулась в Англию. Теперь все зависело от того, как скоро решится эта
проблема. А пока Анна черпала силы в тяжелом теплом медальоне, висевшем у нее
на груди под тонкой блузкой.
Как всегда, в это время все ученицы разошлись по классам:
кто-то разминался, кто-то делал упражнения у станка, кто-то репетировал, –
ив полупустой комнате, покинутой Анной четыре месяца назад, не было ни души.
Холодные, голые стены показались ей чужими и просто уродливыми, и Анна
поспешила переодеться в трико и балетные туфли и бегом спустилась в студию, где
привыкла делать разминку. Первой, кого она увидела, была мадам Маркова,
тихонько сидевшая в уголке и следившая за тем, как идут занятия. Присутствие
наставницы немного смутило Анну, но она не подала виду и прошла к станку. Здесь
ее ожидало весьма неприятное открытие: тело отказывалось повиноваться, оно
стало каким-то чужим. Спина словно одеревенела, а руки и ноги не способны были
проделать и десятой доли того, к чему когда-то были привычны.
– Тебе придется изрядно попотеть, Анна, – колко
заметила мадам Маркова, и та молча кивнула.
За четыре кратких месяца в ее тело точно вселился упрямый
враждебный дух, не позволявший ей сделать ни одного правильного, плавного
движения. И к вечеру, когда она наконец в изнеможении повалилась на постель, в
ее теле саднил и кричал от боли каждый мускул, измученный тяжелой нагрузкой.
Эта боль не давала Анне спать всю ночь и нисколько не ослабла к утру, напротив,
тело как будто онемело и повиновалось еще хуже. Результат четырех месяцев,
проведенных в неге и довольстве, был ужасающим.
Однако она превозмогла себя и ровно в пять часов уже была на
ногах. В шесть часов Анна встала у станка, и в этот день ее занятия кончились в
девять часов вечера. Все это время мадам Маркова почти не спускала с нее глаз.
– Непростительно разбазаривать такой дар, как у
тебя, – сурово заметила наставница, когда утром Анна с большим трудом
приступила к разминке. И в еще более резких выражениях предупредила Анну, что
ей не видать сцены как своих ушей, если она не будет заниматься на пределе
человеческих возможностей. А под конец мадам Маркова добавила: – Ты должна
потом и кровью заплатить за то, чтобы снова называться балериной.
Наставница не могла простить Анне столь возмутительной
беспечности и вечером поговорила с ней еще раз, нарочно сгустив краски. Они
вовсе не обязаны держать такую лентяйку на месте прима-балерины. Это звание –
великая честь для каждой танцовщицы, и только безусловная самоотверженность и
усердие помогут ей вновь завоевать на него право.
В этот вечер Анна отправилась спать в слезах и то и дело принималась
рыдать от боли и отчаяния на протяжении следующего дня. Наконец ей стало так
плохо, что она просто села и написала Николаю письмо. Пусть хоть одна живая
душа узнает о том, через что ей приходится здесь пройти и как она тоскует по
любимому человеку. Анна и не предполагала, что на свете бывает такая тоска.
Тем не менее никто не собирался давать ей поблажки, хождение
по мукам продолжалось, и к концу недели Анна успела не раз пожалеть о своем
возвращении в школу, тем более что она все равно собиралась оставить балет.
Ради чего она терпит все эти пытки, что стремится им доказать, если в один
прекрасный день ей предстояло уйти к Николаю и расстаться с балетом навсегда?
Однако гордость твердила о том, что ей следует уйти с честью, и она не намерена
была отступать, даже если это будет стоить ей жизни. Впрочем, в ее теперешнем
состоянии скоропостижная смерть от непосильной нагрузки и бесконечной боли
казалась не более чем желанным избавлением от мук.
Так прошло две недели, и вдруг мадам Маркова вызвала Анну к
себе в кабинет. Анна недоумевала, что мог означать этот вызов. Она не могла
припомнить, когда в последний раз была в этом кабинете, в отличие от остальных
учениц. Для них такие визиты неизменно кончались обильными слезами, а подчас и
немедленным исключением из школы. И Анна терзалась от страха, уж не уготована
ли и ей такая же судьба. Мадам Маркова сидела очень прямо и совершенно
неподвижно за своим рабочим столом и долго смотрела на свою ученицу, прежде чем
соизволила заговорить:
