– Возможно, Господь будет милостив и поможет ей выжить.
Мадам Маркова лишь горячо кивнула, совершенно утратив дар
речи под наплывом чувств.
– Завтра утром я постараюсь приехать как можно раньше.
– Анна каждое утро встает в пять часов, чтобы сделать
разминку, – вдруг вырвалось у мадам Марковой, как будто это имело какое-то
значение. Ну о какой разминке можно сейчас говорить?
– Должно быть, она чрезвычайно трудолюбивая девушка. И
превосходная танцовщица, – с неподдельным восхищением сказал доктор. Он
уже не верил, что когда-нибудь снова увидит Анну на сцене, и готовился искать
слабое утешение в том, что все-таки был удостоен счастья созерцать ее великий
талант. Но разве этим можно облегчить тяжесть утраты?
– Вам доводилось видеть, как она танцует? –
грустно поинтересовалась мадам Маркова.
– Только один раз. В «Жизели». Это было
прекрасно, – мягко добавил он. Наверняка каждое его слово причиняет мадам
Марковой невыносимую боль. Это было ясно видно по ее лицу.
– А в «Лебедином озере» и «Спящей красавице» Анна еще
лучше, – заверила она с горестной улыбкой.
– Буду с нетерпением ждать возможности насладиться этим
зрелищем лично, – вежливо пообещал доктор и откланялся.
Мадам Маркова захлопнула за ним тяжелую дверь и поспешила
обратно по коридорам туда, где оставила Анну.
Она на всю жизнь запомнила эту бесконечную ночь, полную боли
и отчаяния и безнадежной борьбы с лихорадкой и бредом, терзавшими Анну. К утру
наступил такой момент, что ей показалось: Анна умирает. Мадам Маркова,
совершенно лишенная сил, безжизненно застыла возле ее кровати. Измученная,
бледная, она сама походила на покойницу, но не смела покинуть больную ни на
секунду. Так и застал ее доктор, когда вернулся в школу к пяти часам утра.
– Спасибо, что побеспокоились приехать в такую
рань, – еле слышно прошелестела она в гнетущих сумерках.
В этой комнате уже установилась атмосфера горя и утраты.
Даже для мадам Марковой дальнейшая борьба потеряла смысл. Состояние Анны все
ухудшалось, и она так и не пришла в себя.
– Я всю ночь мучился от беспокойства, – внезапно
признался доктор. По лицу этой женщины он мог судить о муках прошедшей ночи, да
и Анна уже еле дышала. Скорее для порядка врач принялся считать пульс и мерить
температуру и был изрядно удивлен. Температура слегка понизилась, хотя пульс
оставался слабым и неровным. – Она выдержала суровую битву. Нам повезло,
что у нее такой молодой и крепкий организм. – Но ведь в Москве грипп косил
всех без разбору: и старых, и молодых, а в особенности детей. – Она много
пила?
– В последние часы почти ни капли, – призналась
мадам Маркова. – Я боялась вливать воду силой – от слабости она могла
захлебнуться.
Доктор Преображенский серьезно кивнул. Вряд ли здесь чем-то
поможешь, но ему разрешили побыть у больной подольше. Его старший коллега,
доктор Боткин, чувствовал себя неплохо и вполне мог сам позаботиться о
цесаревиче. Доктору Преображенскому предписывалось оставаться с Анной до конца
– хотя бы для того, чтобы поддержать в трудную минуту ее наставницу.
Потянулись томительные часы, а они все сидели вдвоем на
жестких стульях в убого обставленной комнате, изредка перебрасываясь словами и
вставая лишь для того, чтобы проверить состояние больной. Врач не без основания
полагал, что мадам Маркова падает от усталости, и предложил ей немного поспать,
пока он подежурит один, но она даже не пожелала слышать о том, чтобы оставить
свою любимую балерину.
После полудня Анна вдруг жалобно застонала и принялась
беспокойно метаться в бреду. Ее хриплые стоны говорили о страшных муках, и доктор
встревоженно бросился к ней, чтобы убедиться, не стало ли ей хуже, однако так и
не смог обнаружить ничего нового в ее состоянии. Упорство, с которым девушка
цеплялась за жизнь, было просто поразительным. Конечно, такая стойкость во
многом объяснялась ее молодостью и природным здоровьем, укрепленным постоянными
физическими тренировками. Наверное, оттого и остальные ученики балетной школы
оставались здоровыми. До сих пор гриппом заболела одна Анна.
В четыре часа пополудни доктор Преображенский все еще находился
в спальне больной, не решаясь покинуть ее перед самой кончиной.
Мадам Маркова, сломленная усталостью, задремала прямо на
стуле, и в это время Анна снова заворочалась и застонала. Стоны становились все
громче, но мадам Маркова измучилась за последние дни настолько, что ничего не
услышала. Доктор прослушал больную: сердце работало едва-едва, с частыми
перебоями. Судя по всему, бедняжка доживала последние минуты. Перебои делались
все длительнее, и дышала она так тяжело, что каждый новый вдох казался чудом.
Преображенский решил, что началась агония. Он был бы рад облегчить несчастной
ее последние минуты, но ничего не мог поделать – только сидеть рядом и ждать.
Снова пощупав угасающий пульс, он так и не выпустил исхудалой руки и ласково
гладил ее, всматриваясь в прелестное юное лицо, осунувшееся от лихорадки и
терзавшей ее бесконечной боли. Ему самому стало больно – видеть столь
несправедливый и жестокий конец этой юной жизни и не иметь возможности его
предотвратить. Борьба за ее жизнь выглядела столь же безнадежной, как попытка
сражаться с собственными демонами в душе. В эти минуты доктор Преображенский
больше всего на свете желал вернуть Анне жизнь и здоровье. Он нежно провел
рукой по гладкому бледному лбу. Больная снова заерзала и что-то пробормотала. Наверное,
этот ласковый тон был предназначен кому-то из друзей или даже из ее братьев. А
потом с потрескавшихся губ сорвалось одно-единственное слово, и невидящие глаза
широко распахнулись. Доктору доводилось видеть это сотни раз: последний,
прощальный проблеск жизни перед тем, как уйти навсегда. Пристально глядя на
нечто, понятное только ей одной, Анна прошептала:
– Мама, я вижу тебя!
– Успокойтесь, Анна, я с вами, – мягко промолвил
он. – Потерпите, теперь все будет хорошо. – Увы, ждать оставалось
недолго.
– Кто здесь? – хриплым, тревожным голосом спросила
она, как будто разглядела возле кровати чужого человека. Но доктор понимал, что
это не так. Скорее всего ее снова преследует какой-то страшный образ из
недавнего бреда.
– Я – ваш врач, – раздельно произнес он. – Я
пришел, чтобы вам помочь.
– Ох, – выдохнула она, устало зажмурившись и
откинувшись обратно на подушку. – Кажется, я скоро увижусь с мамой…
Врач моментально вспомнил, что говорила мадам Маркова о ее
семье, состоявшей из отца и братьев, и осознал страшный смысл этих слов. Нет,
он не позволит ей смириться!
– Я не хочу, чтобы это случилось, – твердо заявил
он. – Я хочу, чтобы вы оставались здесь, с нами. Вы нужны нам, Анна.
– Нет, я должна идти… – прошептала она, резко отвернувшись
и не желая открывать глаза. – Я могу опоздать на занятия, и мадам Маркова
будет очень сердита на меня, – впервые за эти два дня она произнесла
что-то связное, и доктор отчаянно уцепился за эти полубредовые отрывки мыслей,
стараясь хотя бы таким необычным образом вернуть Анне волю к жизни.
