До поры до времени на тусе было тихо, без перемен. Как вдруг прозвучало:
— Стрелку забили!
И все наперебой стали объяснять друг другу по десять раз, что произошло. Оказывается, у недругов-машинистов большие потери — парней чуть ли не десятками тягают в ментовку, шьют организованные хулиганские действия. Те думали-думали и решили, что это ребята с тусы их сдают ментам, чтобы самим отмазаться. Дело запахло керосином. Если такое мутилово сразу не размутить, то оно ляжет тяжелым грузом на долгие годы.
В таких случаях в криминальном мире устраивают прямые переговоры авторитетов с обеих сторон. Собираются в тихом, пустынном месте и выясняют отношения. Иногда дело заканчивается миром, иногда — стрельбой.
Пацаны хоть и не были уголовниками в законе — куда им, так, шпана, гопота мелкая, — но тоже сочли, что они ничуть не хуже. И надумали забить стрелку в Машиностроительном парке, на чужой территории, за путепроводом. Решался вопрос — кто пойдет. Дело вроде бы почетное, но и опасное. У взрослых бывали случаи — особенно несколько лет назад, с хачиками, — когда те, приехав на стрелку, без всяких слов открывали огонь. Мало ли на что напорешься? Говорят, стволы у машинистов водятся.
К тому же все они себя чувствовали под колпаком у папаши Мюллера — то бишь у Самопала. Он наверняка уже из них бог весть что клеил и, наверное, уже вычерчивал схему их ОПГ (организованной преступной группы), чтобы донести куда следует, до начальственного кабинета. Там каждому было уготовано — и никто не хотел, чтобы место это было вверху, а не внизу, и лучше с самого края.
Не все понимали ситуацию, но шкурой каждый ее чувствовал. И вот появился некто Волчок, парень с узким, словно сдавленным с боков лицом, совершенно лишенным выражения. Такие-то обычно и начинают драку.
Он напомнил про то, как Санек месяц назад списки какие-то составлял.
— Ну вот, его и отправим, если уж он такой умный.
Все, конечно же, сразу согласились. Умных здесь не любили. Да и где их любят, по большому-то счету?
Лет двести пятьдесят назад была в Москве страшная эпидемия оспы. Люди заражались и умирали десятками, а то и сотнями. И тогда императрица Екатерина Великая прислала из Петербурга постановление: умерших хоронить на вновь созданных кладбищах, за городской чертой. И впредь на тех кладбищах никого уже не хоронить, чтобы не потревожить спящую в земле заразу.
Тогда и появились за окраинами Москвы несколько новых обширных кладбищ. Хоронили на них тесно, оградок не ставили, кресты были сплошь деревянные — через несколько десятилетий они сгнили и рухнули. А деревья, посаженные на могилках, наоборот, на диво разрослись.
Город со временем расползался все дальше, а кладбища эти так и стояли заброшенными — теперь уже на полдороге от центра до нынешних окраин. В двадцатом же веке, после революции, новая власть взялась и за них. Храмы (которые, разумеется, были на каждом кладбище) либо посносили, либо переделали под городские нужды. Местность разровняли, разбили клумбы, проложили прямые дорожки, провели воду, устроили фонтаны. Так создавались парки для отдыха москвичей с рабочих окраин.
Одним из таких парков был Машиностроительный, или, как ближние жители называли его, Машинка:
— Айда на Машинку!
Всехсвятский храм при бывшем кладбище был перестроен в Дом культуры Первого машиностроительного завода имени товарища Карла Радека (впоследствии — имени товарища Щукина-Базарова). Колокольню снесли, в алтарной части повесили киноэкран. Со временем возвели по бокам два корпуса для кружков и секций, танцзал, музей заводской славы.
В девяностых годах, уже при новом режиме, церковь хотела было отбить Всехсвятский храм обратно. Но районный архитектор привел представителей московской епархии, облазал с ними все здание сверху донизу и доказал им как дважды два, что если боковые корпуса-новоделы снести, то храм, несомненно, развалится. И кто его тогда поднимать будет? Илья-пророк или мэр Лужков? В епархии вопрос замяли, а просто возвели неподалеку небольшую часовенку из красного кирпича.
Часовня всегда стояла закрытой. Узенькие окошки в древнерусском стиле были забраны частой решеткой. У местных хулиганов появилось новое развлечение — они швыряли пивные бутылки в окна так, чтобы они, миновав решетку, попадали в стекла и разбивали их вдрызг. А зимой с насыпного холмика, на котором была сооружена часовня, на санках и ледянках с визгом каталась малышня.
Вот это место в Машиностроительном парке, неподалеку от часовни, и было выбрано для стрелки с машинистами. Встречались в субботу, в пять вечера, когда спускались сумерки и Машинка пустела.
Пешком на стрелку никто не ходит, и на автобусе добираться тоже стыдняк, поэтому ехали тремя машинами. Первой шел вполне приличный «Форд». За ним — знаменитый «танчок», старомодный черный джип, действительно похожий на танк. В него набивалось человек по пятнадцать. Летом ездили на нем купаться по ночам (когда милиция к таким машинам не вяжется). Третьей тачкой были «Жигули», за рулем сидел Серега-кольщик.
Домчались с ветерком, свернули с улицы на тротуар, въехали на вычищенные от снега дорожки парка. Остановились, постояли, не выходя из машин, чтобы на место прибыть минута в минуту. Издалека увидели медленно скользившие между древесных стволов машины неприятелей — тоже числом «три». Остановились на параллельных дорожках по две стороны от заснеженного партера — плоской клумбы, пересеченной сейчас пешеходными дорожками, полозьями детских санок, собачьими следками.
Вышли из машин. Построились в ряд. Десять — и тех тоже десять.
Санек почувствовал, будто он оказался на страницах «Трех мушкетеров», на месте незабвенной дуэли с гвардейцами кардинала. В ушах звучало наставление Волчка: «Если стволы достанут — главное, не дрейфить! Все равно стрелять не будут: за это срок другой. Вот на нож наскочить — это запросто, тут уж каждый за себя».
Нож у Санька лежал в правом кармане — тот самый, летний, самодельный, с удобной ручкой из березового корня. В подаренном Лилой футляре от расчески вместо ножен. Вчера Санек как следует наточил и подправил лезвие на мелком оселке — под Лилиным осуждающим взглядом. Впервые за все это время она снова появилась у него в комнате, молчала и смотрела на него укоряюще. Однако говорить девочка-привидение ничего не стала. Только головой покачала.
Итак, двумя ровными рядами пошли они навстречу друг другу, хрустя неглубоким еще снегом. Остановились шагах в трех-четырех, каждый оглядел своего ближайшего противника.
Помолчали — никто не знал, с какой старинной уголовной формулы начинаются такие разборки.
Наконец правее Санька кто-то бросил сиплым голосом:
— Ну че?
— …через плечо, — мгновенно ответили с той стороны.
— Цыц, буренка!
Пока что было не очень страшно.
— Давай, Казан, собрал кодлу — теперь гони перед всеми! — потребовал Волчок.
