Отец рванул широкими шагами, увлекая сына за собой. Тот быстро догадался, куда они идут: в пивной зал, который назвали «Аврора», потому что из его окон были видны три трубы ближней теплоцентрали — ни дать ни взять, как у легендарного крейсера. Пивнушка была из дешевых, здесь в основном собирались районные ханыги, народ поприличнее обходил бар стороной. Но отца это не смущало. Он взял по большой кружке себе и сыну, пристроился с ним за столом у окна (пить и закусывать в «Авроре» можно было только стоя) и начал с ним «мужской» разговор по душам.
Вспомнить потом, о чем именно они тогда беседовали, дословно или близко к тексту, Санька, как ему ни хотелось, не мог — алкоголь сделал свое дело, здорово замутил и разум и память. Осталось только смутное ощущение, какие-то обрывочные воспоминания… Но ясно было одно — после этого разговора его отношение к отцу резко переменилось. Откровения Николая Александровича, который внезапно распахнул перед сыном душу, заставили Санька на многое взглянуть совершенно иначе, по-новому. Парень с удивлением узнал, что семья распалась не из-за того, что отец «плохой» и «бросил их с матерью», а оттого, что тот окончательно понял — жизнь с ним под одной крышей жене и сыну только в тягость. Он спивается — и не может не пить, потому что считает спиртное единственным светлым моментом в своей неудавшейся жизни. Жизни, которая на старте была полна надежд и благородных стремлений, утонувших в грязи серой жестокой реальности. Идя работать в милицию наивным лопоухим пацаном, он мечтал, что будет бороться с преступниками и помогать хорошим людям, а оказалось… Оказалось такое, о чем и говорить-то не хочется. Так он и загубил свою жизнь, менять что-то теперь уже поздно. Пусть сын смотрит на него и делает выводы. В частности, о том, что остался в семье за мужчину, чтобы берег мать, был ей опорой. Она славная женщина и заслуживает куда лучшей участи, чем та, что выпала на ее долю.
Санька помнил: после этой исповеди ему не то чтобы стало жалко отца, жалость это все-таки какое-то не очень хорошее, унизительное чувство. Тут скорее было сопереживание. Он до глубины души проникся отцовскими словами и даже стал просить, чтобы тот вернулся домой — ведь он, Санька, все понял, значит, поймет и мать… Но отец домой не пошел.
А Саня, хотя и выпил всего две кружки, дошел до квартиры на слабых ногах и, скинув куртку, сразу отправился на кухню раскладывать диван.
— Выпил? — угрюмо глянув на него, угадала мать.
— Угу.
— С отцом?
Откуда она знает? Соседи, что ли, донесли? Впрочем, коли так, отпираться бесполезно.
— С ним.
— Обедать будешь?
Но вместо обеда он сразу заснул.
А когда проснулся, было уже темно, часов девять. Саня застал мать за перетаскиванием вещей: она переезжала из единственной их комнаты на кухню, освобождая площадь для него.
— Умойся холодной водой, — скомандовала мама.
Он плескал в лицо холодную воду, пока не заныло в носу и не заболели зубы.
Мать уселась на стуле на кухне, указав ему на бывшее отцовское место.
Санька сел и, по обыкновению, уставился на свои руки. Так он сиживал не раз, когда родители песочили его за двойки или замечания в дневнике.
Мать сразу узнала эту позу.
— На меня смотри, — хмуро сказала она. — Хватит свои пальцы корявые разглядывать!
Саня поднял на нее глаза. Удивился, как же он не замечал, насколько она в последнее время похудела и осунулась. Особенно болезненной, беспомощной казалась ее тонкая шея — как у курочки, пальцами обхватишь.
Мать заранее подготовила свою речь.
— Ты знаешь, что нас теперь двое. На отца надежды нет. Становись в доме хозяином. Я перебираюсь на твое место, на кухню на диванчик, а тебе остается вся комната. И запомни: ты для меня теперь — взрослый человек. Воспитывать тебя я больше не буду: какой есть, такой, значит, уж уродился. Делать можешь все, что захочешь. Школу бросишь — ну что же, бросай: не всем же учеными быть. Дома не заночуешь — никаких вопросов… — Тут она сделала паузу, и, сменив тон, поправилась: — Только не забудь позвонить, сказать, чтоб не ждала, чтоб дверь на ночь запирала. С кем ты дружишь, кого в гости зовешь — все это твое дело. И взрослую жизнь свою сам решай как наладить. Ты уже большой, и я тебе не советчица. Все равно не послушаешь. Деньги буду давать тебе, сколько смогу, — на твои личные расходы, чтобы по приятелям десятки не стрелял. Работа у меня есть, а закроется магазин — пойду лестницы мыть, но ты у меня будешь всегда и сыт и одет.
Она сделала паузу. На этом список жертв, которые она могла принести сыну, заканчивался. В горле ее раздался какой-то странный звук, вроде всхлипа. И тогда она сказала:
— Только одно мне пообещай. Или нет, не обещай, а исполни. Одно-единственное. Не пей.
Она поставила локти на стол, сомкнула кисти рук. Зрачки ее расширились, голос задрожал.
— Помни, пить тебе нельзя ни капли. Такая у тебя наследственность. У меня дед из-за пьянки сел, а отец своего не дожил. И брат мается, и семья его мается. И твой отец ему под стать… Сопьется и помрет под забором. Сколько вокруг таких? Чуть ли не в каждой семье это горе. И потому у меня к тебе одна-единственная материнская просьба: не пей! Не пей, пока я жива. Дай себе зарок, а уж как меня не станет — тогда поступай как знаешь.
— Ну ма, ну что ты… — басовито промычал в ответ Саня. И замолчал. Да и что тут скажешь? Время слов закончилось, настала взрослая пора — время дел. С тех пор, когда его друзья собирались выпить, Санька мрачнел, каменел лицом, и на все предложения присоединиться к ним твердо отказывался. За это его в компании даже стали звать «мусульманом» или «мусульманином» — им вроде бы по Корану спиртное запрещено, хотя Ренат Айдаров всегда умел найти в этом запрете лазейку, заявляя что-то вроде: «Это виноградное вино нельзя, а про пиво никто ничего не говорил», или: «Сейчас темно, значит, Аллах не видит».
Сделал Санька из разговоров с родителями в тот день и другие выводы. Брать у матери деньги вдруг стало как-то неловко, а отец им почти не помогал. Пораскинув мозгами, Санька стал экономить на себе, а в каникулы между восьмым и девятым классом подрядился грузчиком в мамкин магазин, где неплохо подработал. Половину денег честно отдал матери, а половины хватило на кое-что необходимое, в том числе и на мобильник — в тот момент у него единственного в классе не было сотового. А теперь появился, пусть и недорогой, не из навороченных.
С последним летом вышло еще лучше. Мамин двоюродный брат, живший в деревне на берегу Дона, позвал племяша в артель плотников, строить турбазу. До сих пор, стоило Саньке зажмуриться, перед глазами тут же появлялись ослепительные свежеструганые бревна, на верный глаз промеренные брусья, рыжие искры, летящие из-под жала стамески на точиле, и, конечно же — облака, плывущие в светлом небе, отражаясь в бесконечной речной глади.
И это был совсем другой мир. Не курортный и не школьный. Это был мир взрослый, серьезный. Мир тяжелого труда и доброй усталости.
