– Что с тобой? – удивился Малахов.
– Ничего. Так.
Девушка порывисто высвободилась из его объятий и побежала к двери:
– Ну прощай, мне пора!
Сказать, что говорить «прощай» плохая примета, он не успел. Дочка уже умчалась.
Утро прошло на удивление бестолково. Виталий звонил куда-то, отдавал последние распоряжения, то и дело вызывал к себе Полинку, Васильича, Николая… А потом вдруг, точно остановился на бегу, прекратил все дела и с размаху бросился в кресло под портретом Рокфеллера.
Какого черта? Вся эта беготня, суета, все эти сиюминутные дела, кажущиеся такими важными… Ему сейчас умирать, а он занимается неизвестно чем. Оправдывает себя, мол, надо привести все в порядок перед уходом… Да провались оно все сквозь землю! Не на это нужно тратить последние часы перед смертью! Зачем он отпустил дочь, зачем вообще уехал от Любы? Надо было оставаться с ними, с двумя единственными и самыми близкими ему в этом мире женщинами…
Он набрал номер Дольки, но она оказалась недоступна. Тогда он нашел в списке телефон Любушки, позвонил. Трубку сняли с первого же гудка, точно «девушка из таверны» сидела у аппарата и ждала, пока он позвонит.
– Алло? – в одном этом слове было столько любви, надежды и тревоги, что у него перехватило дыхание.
«Я не могу! – вдруг с горечью осознал Виталий. – Не смогу увидеть ее, даже говорить с ней не смогу, зная, что вот-вот пробьет мой час… Пусть лучше так. Уйду не прощаясь… Говорить «прощай» – плохая примета…»
– Алло, алло? – все тревожнее повторяла Люба. – Витя, это ты? Что случилось?
Он тихо опустил мобильник и нажал на кнопку отбоя. Посидел некоторое время, спрятав лицо в ладонях, потом включил громкую связь и попросил Полинку найти Сергея.
– Сергей, я передумал. Поехали сейчас.
– Прямо сию минуту?
– А чего тянуть-то?
И снова за окном поплыли пейзажи, ставшие за это время привычными, можно даже сказать, родными. Или осточертевшими – это смотря с какой стороны взглянуть. «Ну что же, – усмехнулся про себя Виталий, – по крайней мере, буду утешаться тем, что вижу все это в последний раз». Как ни странно, он ничего не чувствовал. Не было ни страха, ни досады, ни отчаяния. Только опустошенность. И усталость. Вот как, оказывается, люди идут умирать. Самого человека и нет вовсе, есть только его оболочка. А внутри зияющая пустота. Вакуум. Черная дыра. Черная дыра, а над головой – черная радуга… И правда, надо будет, пожалуй, подъехать со стороны «Черной радуги». Ни к чему Сергею быть на поляне и видеть… Впрочем, что за бред! Никого он, конечно, не увидит. Но все равно, делать ему у сторожки нечего.
Дорогу к их несостоявшемуся родовому поместью нашли на удивление легко. Сильно расширенный участок теперь действительно был обнесен высоким забором – не обманула загадочная Таня Тосс… Виталий вышел из машины, кивнул на убегавшую в лес дорожку.
– Пойду пройдусь…
– Я подожду, – кивнул Сергей.
– Подожди, – согласился Малахов. – А если меня не будет больше часа, поезжай домой.
Водитель удивленно оглянулся по сторонам:
– Куда вы денетесь-то отсюда, шеф?
У Виталия не было ни желания, ни сил что-то объяснять.
– И правда. Извини, глупость сморозил.
Он шагал по тропинке среди зеленеющего леса и думал о всяких пустяках. О фильме «Призрак оперы». О том, что так и не узнал, как называется тот цветок на окне кафе, с резными листьями и волосатыми черенками. О кукушке, которая вдруг ни с того ни с сего начала куковать в один из его прошлых приездов сюда. Начала и прекратила. Он тогда не придал этому никакого значения… Как и поваленному дереву. А ведь бабушка Вера предупреждала. Она была очень мудрой, его старая бабушка Вера. И всегда говорила: что бог ни делает, все к лучшему.
«Это что же получается, бабуля, – спрашивал он про себя, – то, что я сейчас умру, тоже к лучшему? Я, молодой, полный сил мужик, только что впервые в жизни встретивший настоящую любовь, едва-едва успевший понять, как надо жить, через несколько коротких минут покину этот мир? Быть может, я уйду в другой, где будешь ты, мама, дед, тетя Маня, Сашка Семенов… Наверное, если вы все там, то там хорошо. И все-таки я туда не хочу!»
Он вдруг понял, что ему очень хочется жить. Хотя нет, хочется – неподходящее слово. Он всей душой стремился, рвался жить! Все его существо, вплоть до мельчайших клеточек, просило, требовало жизни. Вот этого леса, ароматов цветов и молодой травы, пения птиц, солнца и неба… Вкуса горячего кофе и жаренной по бабушкиному рецепту картошки с солеными огурцами. Музыки, Долькиного смеха, Любушкиного негромкого голоса, нежного прикосновения ее рук, тепла ее тела… Он, оказывается, всегда так любил жить! Только не замечал этого. Некогда было замечать… А умирать он не хочет. Пусть даже там будет в сто раз лучше. Все равно не хочет.
Пока не встретишься с глазу на глаз со Смертью, не вступишь в этот странный диалог, сохраняется иллюзия, что впереди бессчетное множество минут, месяцев, лет. Можно хоть каждый день начинать «новую жизнь», а можно и этого не делать, откладывая все важное и нужное «на потом». Вот будут выходные… Вот закончу школу, и тогда… Вот устроюсь на работу… Вот пойду в отпуск… Но вдруг пробивает твой час, и понимаешь, что этого «потом» не будет уже никогда. Годы прожиты впустую, и виноват в этой своей бездарной, бессмысленно прошедшей жизни только ты сам. Уж кому, как не ему, Виталию, было это знать. Даже после разговора с ней, когда он знал, что ему осталось всего ничего, он, как ни пытался, не смог использовать это время с пользой. Почти все оно ушло на суету…
Наверное, даже те, кто дожил до глубокой старости, болезней и немощи, о которых она говорила ему в последний раз – и те жалеют свою жизнь и не хотят расставаться с ней. Они тоже чего-то не успели, недоделали, недолюбили… Просуществовали десятилетия рядом с чужими для них людьми. Не закончили главное дело своей жизни, или, скорее всего, его даже и не начинали… И в последний миг так же, как он сейчас, отчаянно сопротивляются, не хотят уходить, цепляются за этот мир ослабевшими пальцами, готовы на все, только чтобы сохранить для себя это солнце, эту листву, эти звонкие птичьи голоса…
Впервые самодельное кресло из причудливых корней у стены сторожки было пусто. Но он знал, что это ничего не значит, и не ошибся. Словно почувствовав что-то спиной, обернулся к лесу и увидел, как из-за деревьев на поляну выходит она. Зеленое свободное платье, венок из полевых цветов в длинных спутанных русых волосах. Нежные босые ножки, тонкие руки, хрупкая грация юных движений. Девочка-май.
– Что уставился? – засмеялась она. – Не ожидал? А я ведь говорила тебе, что могу быть всякой. В том числе юной и прелестной. Ну и как я тебе, нравлюсь?
– Нет, – честно сказал Виталий. – Ты мне не нравишься. И все, что связано с тобой, тоже не нравится.
Она расхохоталась еще громче:
