Публичное прощание с человеком:
На похоронах Джеймса Гандольфини
Мэтт Золлер Сайтц / 27/06/2013
Похороны для живых. У Джеймса Гандольфини они были великолепными, болезненными и правильными. Он был земным человеком, и правильно, что похороны прошли публично. Люди начали заполнять улицы, прилегающие к собору Святого Иоанна Богослова в Гарлеме, рано утром, чтобы занять место и выказать свое уважение.
Однако я не могу не думать о том, что, если бы он увидел всех этих людей в костюмах и платьях, собравшихся в огромной церкви со сводчатым потолком и 1800 сиденьями, все эти фургоны прессы, камеры, всех фанатов, приехавших сюда на заре, он бы решил: «Какая глупость. Я всего лишь актер…»
Этим утром в честь Джеймса Гандольфини произносились хвалебные речи, в которых верно говорилось о его большом таланте и его возможностях, о том, что его смущало внимание, о том, будто он считал, что его вклад в искусство слишком мал и недостоин упоминания. Он не был маленьким, и всеобщее горе из-за его преждевременной смерти от инфаркта в возрасте пятидесяти одного года — тому доказательство. И тот факт, что его ум работал именно так — одна из причин реакции людей на его актерское мастерство и на отношение к Гандольфини как к человеку.
Кто же из актеров, режиссеров, продюсеров и медийных личностей пришел сегодня в церковь? Это продюсеры и актеры «Клана Сопрано»: Дэвид Чейз, Майкл Империоли, Доминик Кьянезе, Лоррейн Бракко, Тони Сирико, Эди Фалько, Стив Бушеми, Аннабелла Шиорра, Аида Туртурро, Винсент Пасторе, Майкл Рисполи, Винсент Куратола. Здесь же те, кто знал Гандольфини или работал с ним: Алек Болдуин, Джулианна Маргулис, Брайан Уилльямс, Крис Нот, Дик Каветт, Марша Гей Харден.
Джеми-Линн Сиглер, которая играла в сериале Медоу, дочь Тони Сопрано, была крайне расстроена, и у нее, как у многих гостей, покраснели глаза от слез. Я услышал, как кто-то сказал о тринадцатилетнем сыне Гандольфини, Майкле: «Он очень сильный ребенок, но он выглядит таким потерянным».
Гроб с телом актера появился внутри, когда настоятель храма Джеймс А. Ковальски произнес: «Я есмь воскресение, я есмь жизнь, говорит Господь». Несущие гроб старались казаться спокойными и решительными, насколько это было возможным — те, кто несут гроб, всегда так делают, но мы видели на их лицах огромную печаль. Я никогда не забуду выражения лица бывшего сценариста и продюсера «Клана Сопрано» Тодда Кесслера, он тоже нес гроб Гандольфини. Острая мука.
Выступающие говорили о настоящей доброте, сочувствии и смирении Гандольфини. Эти качества проявлялись, даже когда он играл неправдоподобные характеры или, поддавшись злу, превращался в дикого человека, героя скандалов в таблоидах; об этой стороне упоминали давний друг Гандольфини Томас Ричардсон и создатель «Клана Сопрано» Дэвид Чейз.
Жена Гандольфини, Дебора, мать его новорожденной дочери Лилианы, вспоминала, что ее муж «был верным и любящим». «Это выглядит иронично, — сказала она, указывая на толпу, — потому что он был совершенно непубличным». Она также заметила, что он «всегда кому-то тайно помогал» — этот факт подтверждал бесчисленный список присутствующих, об этом говорили на похоронах.
Друг Гандольфини Ричардсон описал его как «самого щедрого человека, которого он знал». Он говорил о том, что объятия Гандольфини всегда были очень крепкими и длились немного дольше, чем обычно. Затем он попросил всех присутствующих в церкви встать, положить друг другу руки на плечи и обнять как можно крепче, чтобы, «обнимая, мы чувствовали, что нас обнимают».
А еще рассказывали истории о редких часах, которые Гандольфини проводил с фанатами, которых он встречал на улице, как он из собственного кармана оплачивал услуги суши-повара, чтобы накормить съемочную группу, как он в течение многих лет поддерживал людей и организации, не сообщая средствам массовой информации о том, что делает это.
Настоятель Ковальски вспомнил свою первую встречу с Гандольфини у сборщика средств для Таннебаумского центра религиозного понимания. Он говорил о том, что актер всегда имел в машине блокнот и ручку; если Гандольфини слышал название благотворительной организации по радио и хотел с ней связаться, он доставал блокнот и записывал. «Он говорил: „Я хочу сделать что-нибудь, чтобы поддержать их“», — вспоминал Ковальски.
Ковальски очень трогательно говорил о способности Гандольфини работать со всеобщими страхами и тоской в такой откровенной манере, что это делало более человечным его чудовищного героя — Тони Сопрано. Он сказал, что, хотя он и не одобряет насилие в «Клане Сопрано», он все равно смотрел сериал, потому что чувствовал, что игра Гандольфини дает ему возможность понять, где истоки этого насилия.
«За такую работу никогда нельзя заплатить достаточной суммы», — заметил он, имея в виду как умение Гандольфини проникнуть в темные глубины характера Сопрано, так и душевную щедрость самого актера.
Старый друг Гандольфини Сьюзан Астон, упомянутая в титрах «Клана Сопрано» как «его наставник», говорила об актере как о человеке, который полностью осознавал свои недостатки и работал очень усердно над тем, чтобы разобраться в себе, контролировать своих демонов и быть лучшим человеком. «В маленьком домашнем кабинете, который он называл „пещера“, где мы с ним работали допоздна над сценами следующего дня, он прилагал усилия, чтобы быть тверже в тех ситуациях, где он чувствовал недостаточность решимости», — сказала она.
Надгробная речь Чейза была представлена в форме письма другу. «Я попытался написать традиционное прощальное слово, но получилось как в плохом телефильме», — пошутил он. Он сказал, что хотел набросать тезисы на листе бумаги, а затем развить их, как это делал Гандольфини на церемониях вручения наград, но затем решил от этого отказаться, потому что «в длинных речах теряется смысл. И дело не в том, что в этом нет смысла, а в том, что чувства очень живы и реальны. Чувство реальны. И здесь никаких слов не хватит».
«Когда Джеймс смотрел на тебя своим невероятным взглядом, — сказал Ричардсон, друг Гандольфини, — ты чувствовал себя очень важным для него человеком».
Абсолютно верно.
Мы все чувствовали себя важными, чувствовали, что нас понимают. Даже если ты никогда не был знаком с актером лично и знал его только как Тони Сопрано, ты все равно ощущал в Гандольфини что-то знакомое и понятное — прямоту, уязвимость, умение быть беспомощным и трогательным; он позволял нам увидеть его изнутри, чтобы лучше понять самих себя. Этим качествам нельзя научить, они врожденные. Гандольфини родился с ними, и он работал, как проклятый, чтобы превратить их в инструменты, которые можно было использовать для связи с нами.
И он сумел установить эту связь.
После похорон я зашел в пиццерию, чтобы перекусить. Я сидел один за столиком, когда ко мне подошел какой-то человек и спросил, может ли он воспользоваться моим меню. Я ответил: «Конечно, оно мне больше не нужно». Мужчина оказался жителем Нью-Йорка, его звали Роберт Сэттингер, и ему было пятьдесят два года. Он пытался попасть на похороны, но «приехал слегка поздновато». Он сказал мне, что не видел «Клан Сопрано», когда он только вышел на экраны, но посмотрел его несколько лет спустя, когда восстанавливался после «одной медицинской ситуации», а затем он посмотрел весь сериал дважды.
