На и Тизарра... Тизарра, втюрившаяся в моего друга... Ну, как сама Марада? Мечтала ли, влюблялась ли?
От яиц до мозгов, весь я горю надеждой, что у нее тяга к плохим мальчикам...
Потому что телу все равно, где мы. Телу все равно, что я изранен. Что я страдаю от боли. Телу не интересно ничего, кроме гладкой теплоты ее кожи. Нежных округлых арок груди над моей рукой.
Потому что сейчас я могу думать лишь об одном сминающем рассудок поцелуе.
Но все, что она уделяет мне - печальный вздох; поднимает меня в объятиях, и я скрючиваюсь словно дитя. - Теперь готов?
Ахх, дерьмо. - Ага. Надеюсь, да.
Без видимых усилий она встает на пол.
- Исцеление Хрила есть сила Любви. - В голос вернулся размах Айвенго: сейчас она снова Рыцарь. - Это Его Любовь к раненым на службе Отваге, любовь латает плоть и кости. Но, поскольку я стала Его каналом, Его Любовь может пройти лишь по пути моей любви.
Неужели? Дыхание учащается, и не от боли. - Марада...
- Заткнись. - Настоящий ее голос, словно щелчок бича. Вздох, и снова надо мною Рыцарь. - Ты должен молчать, Кейн. Должен. Моему сердцу будет... нелегко найти любовь к тебе. Очень нелегко. И когда ты разеваешь...
Еще вздох, короткий и горький. - Когда ты говоришь, это невозможно.
>>ускоренная перемотка>>
Годы пролетают термитной вспышкой.
Засунуть пальцы в дырки на моих бедрах ей мало; когда вся кисть входит в рану на животе, контроль ломается.
Это так неправильно - ее пальцы шевелятся, тянут, и я могу их чувствовать и я отрицаю, я отвергаю, я не желаю чувствовать, но есть в этом какая-то жестокая интимность, разделение тайны глубокой совершенно противоестественной и в горло подкатывает рвота и я содрогаюсь и скулю...
Она ищет внутри, пробиваясь через рваные внутренности, сжимает дыру, пробитую боевым когтем того мерзавца в важном органе, иди он в пекло - печень, желудок, толстая кишка, не знаю, и больно так, что мне не вспомнить, в чем разница - а когда ее внимание сосредотачивается на Любви Хрила, белый фосфор воспламеняется внутри, спазмы охватывают руки-ноги и бьют меня головой о пол.
Слабое жемчужное сияние, будто феи-светлячки, ползет по ее коже, и когда вопль рвется из кишок в макушку, она подносит мерцающую руку к губам.
- Закуси, - говорит она отстраненно. Клинически. - Давай.
Беру солено-сладкую кожу в рот и впиваюсь в запястье и ощущаю пыль и песок и пот и заглушаю стоны плотью, ведь каждый укол боли и ломота, занявшие бы целые недели в жалком процессе лечения, ныне спрессованы в пять ошеломительных минут сверхчеловеческой агонии.
Когда срощенные внутренности наконец выталкивают руку, она кладет ладонь на бок; мерцание уходит с кожи и мы падаем в абсолютный мрак, утомленно вздыхая во взаимных объятиях. - З... знаешь. - Я заикаюсь. - Как бы... хорошо ни работало... но это дерьмо никогда не станет популярным.
- И не должно. - Голос слаб, но ее дыхание уже успокоилось: она куда в лучшей форме, чем я. - Исцеление Хрила - для героев. Его Любовь не чувствует твоей боли, но требует, чтобы ты принял ее. Даже полюбил боль: вот признак отваги.
- Ага... точно. Но... не думаю, что боль полюбила меня...
Молча клянусь, что если пройду через всё, взаправду брошу курить. Реально брошу.
Мы лежим так в молчании. Темнота стала утешением.
Вспоминаю слова отца, сказанные в один из дурных дней - кажется, тогда он высек меня ремнем, не уверен; побои слились в памяти - но помню, как скорчился на кровати, истекая кровью, дрожа от боли и стыда, и помню, как он говорил тем густым, капающим голосом лунатика: "Только подумай, как тебе будет хорошо, когда боль окончится".
Тогда я решил, что это шутка - одна из грубых попыток быть добрым, когда любовь к сыну пыталась пробить стену безумия - но, знаете ли, вот сейчас я чувствую, что он знал нечто, мне неведомое. До сего дня. Ведь едва раны перестали болеть, мне стало очень славно.
Более чем славно.
Ведь я так и лежу голый с Марадой, и кожа ее невообразимо нежна над стальными пружинами мышц, и вкус ее остался на губах, и я уже не вымотан.
Я ощутил это, ощутил во время Исцеления. Словно дуга молнии прошла из ее рук в мое сердце. Она как-то нашла способ полюбить меня.
О боже. Святая вонь, дерьмо на палочке. Это ненадолго. Лучше откатиться. Если случайно она коснется члена, думаю, воспользуется ножом.
Она содрогается. А ведь тут не холодно.
Дрожь становится тише, она чуть покачивается, дыхание стало тихими всхлипами. От такого член слабеет быстрее, чем от ярких воспоминаний о дедушке.
Слышал, будто иные возбуждаются, видя женщину в слезах. Каждому свое, верно, но думаю, они малость больные. Когда Марада плачет как девочка... это столь же чужеродное чувство, как ее рука внутри живота.
- Эй, эй... Марада, ладно... - Я разворачиваюсь - оставив на шершавом полу кусочек кожи с задницы, но ладно - и обнимаю за плечи. Она прижимает лицо к шее, слезы льются по моей груди. Я держу ее, глажу длинный пыльный каскад невидимых волос, бормоча ту же чушь, что выдал Стелтону.
Срабатывает и на этот раз.
- Просто я... - бормочет она мне в горло, когда дрожь уходит, - просто я думала... надеялась... мечтала... что они вдруг решал пожалеть и... и вытащат нас домой.
Знаю, о ком она говорит: о боссах. Наших работодателях. - Они так не сделают. Не для нас. И вообще.
- Но они же... иногда так делают. Экстренный перенос. Ты же знаешь. Все слышали...
- Лишь ради звезд. Больших звезд. Больше, чем суждено стать одному из нас.
- Ты не знаешь. Они могут... они решили бы...
- Марада... - Я обнимаю ее крепче. Даже сквозь пыль и пот, аромат ее волос...
Лучше не думать, дерьмо, иначе я стану одним из тех больных придурков, над которыми потешался минуту назад. - Марада, слушай. Я еще не говорил - никому - потому что, знаешь, не был уверен, кто из вас на деле... кто из нас с одной работы. Те парни - парни, за которыми гнались Черные Ножи. Те, что вывели их сюда. Как думаешь, что с ними случилось?
- Ну, не знаю. Вообще не думала. Решила, что Черные Ножи их поймали.
- Нет. Их вытянули. Перенесли домой.
Она замирает в объятиях. - Вытянули? Они были...
- Да. Да, вроде нас. Такие же. Типа.
- Но... ты не видишь? Не понимаешь? О том я и...
- Нет. Там была не экстренная эвакуация. Уверен, это по плану.
- План..? - Она беззвучно вздыхает. Да и мне нелегко.
- Уверен, что они были наживкой, ведущей к нам. Вели Черных Ножей сюда. Намеренно. По приказу боссов. Потому что здесь мы.
- Это же... невозможно. Они так не поступают... они не стали бы...
