И мне страшно даже представить, что все московские дела пойдут по плохому сценарию и я оставлю её. Это не значит, что я просто свешу лапки и перестану добиваться справедливости, но на это может уйти много времени. Я должен подготовить её к такому раскладу. Но как же это сделать, если я сам не готов?
Звонок в дверь вынуждает меня свернуть наш разговор. Если это Мила, я просто выставлю её. Пусть возвращается в загородный дом. Мне не до её нытья.
Но это не моя почти бывшая жена.
— Господин Мельченко? Подполковник Азаров, следственный комитет. Вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Тимирязевой. Вы можете сделать один звонок своему адвокату. Следуйте за мной.
Час от часу нелегче! Я подхватываю телефон, набирая Воронцову, и коротко обрисовываю ситуацию.
А потом как в тумане проносится бесконечная череда допросов, где я словно заведённая шарманка пою одну и ту же песенку: «Не знаком. Не встречался. Не был». Сорок восемь часов в камере СИЗО, неутешительный прогноз адвоката и неопровержимые улики: нож с моими отпечатками в теле жертвы, частицы моих ДНК под её ногтями, отпечатки моих ботинок рядом с местом преступления.
Виновен по всем статьям.
Подкуп тендерной комиссии — раз.
Подлог документов и кража бюджетных средств — два.
Убийство неугодного свидетеля — три.
По совокупности преступлений сторона обвинения просит десять лет строгого режима.
Десять лет моей жизни за то, чего я не совершал.
Я не святой, но и не идиот. С моими финансовыми возможностями крайне глупо так попасться! Особенно, на убийстве! Но всем по барабану. Мотив есть, улики есть, алиби нет. Восемь лет строгача — окончательный вердикт.
— Я подам апелляцию, — обещает Михаил Юрьевич. — Давайте так же переговорю с Николаем Петровичем? У него хорошие спецы в службе безопасности, пошерстят по этой бабе. Кто-то же её подкупил. И убил. Монтаж качественный, заключение я видел. Судья того же мнения.
— Почему же тогда я здесь? — цежу я.
— Потому что все мы понимаем, что именно этого добивается злоумышленник. Он скорее проявит себя, когда будет считать, что добился своего.
— Михаил Юрьевич, у меня там девочка одна. Непростой период у неё, поддержка нужна. Нет у меня времени играть в ваши игры. Как минимум, ты должен был согласовать со мной такой выпад. — я перевожу дыхание. — Свяжись с ней, объясни ситуацию. Узнай, как она, и мне доложи. Шкуру с тебя спущу, если завтра не будет новостей. Вы меня тут столько времени мурыжите, а у меня сердце не на месте за неё.
— Александр Александрович, при всём уважении, сейчас вам нужно беспокоиться о скорейшем разрешении ситуации с вами. Я попробую узнать.
— Алевтина Гуревич, сотрудница лондонской компании. Узнай, обращалась ли она к врачам и по каким вопросам.
Прошло уже более трёх недель. Я уверен, что она уже знает правду. Она наверняка сотни тысяч раз пыталась связаться со мной! Мне страшно представить, какие мысли крутятся в её голове. И больше всего я боюсь, что от всех этих переживаний у неё случится выкидыш.
На следующий день адвокат приносит мне весточку: всё в порядке, в известность поставил. Учится, работает, к врачам не обращалась, ничего не беспокоит. Ждёт меня и верит, что скоро всё разрешится.
Это «скоро» растягивается на долгие недели ожидания принятия апелляции на пересмотр дела за очевидными несостыковками: на момент убийства дамочки у меня алиби, я был дома, с сыном, в подъезде камеры и консьерж. В указанный ею период на моё имя были действительно забронированы и оплачены билеты на самолёт, но пассажир не проходил регистрацию на рейс.
Пока дело стопорится, всё, что меня интересует, это Аля. И хотя адвокат уверяет, что с ней всё чудесно, неясные переживания сковывают меня долгими ночами.
— Михаил Юрьевич, — моя самая частая просьба помимо воли срывается с губ, — один телефонный разговор. Пожалуйста.
— Александр Александрович, я прекрасно понимаю ваше состояние, но, пожалуйста, не порите горячку. По решению суда вам отказано в звонках кому-либо, кроме меня. Вы же знаете. Пока не найдут концы, будут перестраховываться, чтобы вы не связались с сообщниками и не попытались перепрятать средства.
Знаю, да. Но это не мешает мне грезить о самом желанном и недоступном.
И вот, спустя два месяца и тринадцать дней моего пребывания в следственном изоляторе, меня освобождают. Нашёлся свидетель убийства Тимирязевой, составлен фоторобот подозреваемого, и это точно не я. Кто? Следствие разберётся.
Теперь я подозреваю всех и каждого. Бакинский прав. Это сделал кто-то очень близкий. Возможно, даже Мила приложила к этому руку. И я обязательно разберусь в этом бардаке. Но чуть позже.
Задача номер один — вернуться в Лондон. Потому что мне совершенно не нравится, что звонки обрубаются механическим женским голосом, а сообщения не доходят до адресата.
Задача номер два — обезопасить сына. Кто бы ни желал мне зла, он находится в Москве.
В самый кратчайший срок мы вместе вылетаем в Лондон. А там меня ждёт пустая квартира. Ни единого намёка, что здесь кто-то жил в последнее время.
Пока сын роется в холодильнике, я набираю номер офиса.
— Глория? Это Алекс.
— Здравствуйте, мистер Мельченко!
— Глория, пожалуйста, найди в экономическом отделе сотрудника. Алевтина Гуревич её зовут.
— Эл? О, мистер Алекс, разве вы не знаете?
— Что — не знаю? — я теряю терпение.
— Такая трагедия… Около двух месяцев назад прямо здесь, возле офиса, её сбила машина…
Стены сужаются, а в глазах темнеет. Резкая вспышка боли выстреливает в моей голове, и я больше не чувствую рук и ног, не могу управлять своим телом. Обрушиваюсь на пол с единственным желанием побыстрее сдохнуть, чтобы никогда ничего не чувствовать.
18. Аля
После.
Вся моя жизнь сейчас сосредоточена в этих пяти буквах. Я старательно не думаю о том, что было «до». Теперь у меня есть только «после».
