Верне также поражало терпение русских. Как-то он присутствовал на больших маневрах: «…невозможно представить страдания несчастных солдат. На другой день лес был буквально устлан этими бедолагами, валявшимися прямо в грязи, без сил хотя бы пошевелить рукой или ногой. Даже офицеры, почти все пораженные дизентерией, являли собой удручающе безропотное повиновение. Ни единой жалобы!»
[674]
Если относительно степени развития институтов гражданского общества мнения французов расходились, то все они не принимали политику ограничения контактов с Западом, проводимую Николаем. И сдержанный Барант, и более эмоциональный Кюстин были в этом отношении единодушны. Барант писал: «Он уже преуспел в том, чтобы изолировать высшие классы не от нравов, не от моды, не от роскоши… Парижа и Лондона, но от обмена идеями и мнениями… Всякое подражание загранице вместо того, чтобы быть разумно ограничено, запрещается при одном лишь намеке на сходство. Чиновники, политические деятели, важные персоны, отличающиеся интеллектом и способностями, абсолютно не знакомы с тем, что происходит в Европе»
[675].
По мнению же Кюстина, Николая и в целом русских преследовал призрак «злосчастного мнения Европы». Из-за этого, по словам маркиза, «…цивилизация сводится для них к какому-то более или менее ловко исполненному фокусу…»
[676]. Кюстин также отмечал такое свойство русской власти и в целом русского характера, как подозрительность ко всему иностранному, подверженность ксенофобским настроениям: «Здешнее правительство с его византийским духом, да и вся Россия всегда воспринимали дипломатический корпус и западных людей вообще как недоброжелательных и ревнивых шпионов. Между русскими и китайцами есть то сходство, что и те и другие вечно полагают, будто чужестранцы им завидуют; они судят о нас по себе»
[677]. Отметим, что и западное общество было заражено русофобскими настроениями, поэтому эти опасения были взаимными.
Еще одна важнейшая проблема, на которую не могли не обратить внимания французы, – это крепостное право. Барант и Кюстин очень серьезно относились к проблеме крепостничества. В нерешенности крестьянского вопроса и крепостном праве Барант усматривал важные опасности для стабильности российского государства. Он отмечал, что император Николай I понимал необходимость решения крестьянского вопроса и делал определенные шаги в этом направлении. В то же время Барант предостерегал, что нерешенность крестьянского вопроса может привести Россию, правда, в «весьма отдаленном» будущем, к серьезным потрясениям: «Чем больше я об этом размышляю, тем больше мне кажется, что русское правительство, которое, нельзя сказать, что не предпринимает никаких мер для предотвращения восстаний, своими ошибочными действиями только готовит почву для будущих потрясений»
[678].
Усилия императора по решению крестьянского вопроса были подмечены и Орасом Верне, писавшим на родину: «Убежден, что император ни к чему так не стремится, как к освобождению крепостных, но при столь развращенных нравах это невозможно… Для русских, от князя до мужика, совершенное счастие заключено в легкомыслии и безделье…»
[679] Из опыта своей страны Верне знал, к чему может привести нерешенность насущных социальных проблем: «Как я уже говорил, в этой стране зреет нарыв, который, несомненно, прорвется, и все, у кого нет бороды, будут изничтожены»
[680]. Художник делает страшный вывод: «Лишь революция способна изменить установившийся здесь порядок вещей, но никто не знает, что будет тогда с сей огромной страной при столь разных языках, религиях и климатах»
[681].
Итак, какие же выводы делали французы, на чьи мнения мы ссылались, относительно российской политической системы и перспектив развития России? Мнение Кюстина очень пессимистично: «Россия – это безжизненное тело, колосс, который существует за счет головы, но все члены которого изнемогают, равно лишенные силы!..»
[682] Однако к русскому народу Кюстин относился с состраданием, а вовсе не с презрением: «Тяжелое чувство, владеющее мною с тех пор, как я живу среди русских, усиливается и оттого, что во всем мне открывается истинное достоинство этого угнетенного народа. Когда я думаю о том, что мог бы он совершить, будь он свободен, и когда вижу, что совершает он ныне, я весь киплю от гнева»
[683].
Щедро одаренный императором, Орас Верне покидал Россию все же с облегчением, воспроизводя в своих мыслях укоренившиеся клише: «О! Как жаль, что я не медведь! Эти существа знают свою страну и как в ней приспособиться: спят по полгода и сосут лапу, а живут только в остальные шесть месяцев. Но мы-то люди, и что нам здесь делать?»
[684] И далее совсем уже безнадежно: «Нет, нет и тысячу раз нет – никакой цивилизации никогда не будет в этом гнусном месте. Самое большее, она может некоторое время прикидываться, будто существует здесь»
[685].
Барон де Барант был, на первый взгляд, более оптимистичным: «…значительная часть нации… еще такая униженная и смиренная, заметно выросла в плане укрепления своего материального положения, приобщения к просвещению, осознанию своего достоинства. Она заслуживает лучшей доли и стремится к ней». Однако со временем оптимизма все меньше: «…в это самое время правительство и часть высших слоев общества все больше и больше стремятся сохранить дистанцию и различия между собой и остальной страной. Они отказывают нации в правах, ставших справедливыми и законными. С помощью репрессивных мер они хотят сохранить тот порядок вещей, время которого уже прошло. Тем самым они готовят почву для революций. И чем больше эти революции будут сопряжены с изменениями не только власти, но и общества, тем более ужасными они будут»
[686].
Жозеф-Поль Гемар и несостоявшаяся русско-французская арктическая экспедиция
Несмотря на сложные отношения между двумя нашими странами, научные связи между российской и французской Академиями наук развивались: происходил обмен изданиями, организовывались совместные исследования, однако преобладающей формой контактов было совместное научное творчество. В XIX в. во французскую Академию наук было избрано 22 русских ученых, в том числе М.В. Остроградский, П.Л. Чебышев, Н.Н. Зинин, А.О. Ковалевский, К.М. Бэр, Д.И. Менделеев и др.
[687] Немало французских ученых являлись членами российской Академии наук, среди них – французский хирург, естествоиспытатель, ихтиолог, зоолог Жозеф-Поль Гемар, с которым нам и предстоит сейчас познакомиться.
