Желая просветить и изумить французов, князь Элим, параллельно с формированием нужного имиджа России во французской прессе, печатанием опровержений русофобских статей, продвигал свою концепцию «святой Руси» и созданный им образ родины – иконы, «христианской пирамиды», возвышающейся среди мировых чудес
[371]. Однако французское общественное мнение воспринимало такие идеи князя настороженно, впрочем, как и его непосредственное начальство: министру С.С. Уварову, да и Поццо ди Борго, Мещерский представлялся склонным к фантазерству поэтом и идеологом
[372]. Николаю I нужен был человек, более чуткий к действительности, нежели к теориям. Замену князю нашли в лице Я.Н. Толстого, агента III отделения Императорской канцелярии
[373]. В его обязанности входил негласный надзор за русскими политическими эмигрантами. Как и князь Мещерский, он регулярно просматривал парижскую прессу и, обнаружив в ней статьи антироссийского содержания, сочинял их опровержения. Печатал их он в тех парижских газетах, которым русское правительство выплачивало денежную «дотацию», а для пущей убедительности подписывал статьи французскими фамилиями.
В отчете III отделения за 1840 г. отмечалось: «Продолжающееся в Европе, особенно во Франции, стремление к изменению существующего порядка вещей, колеблющийся дух Польши и губерний, от нее возвращенных, налагали на высшую полицию и в 1840 году первый долг наблюдать за движением умов в Европе, предупреждать вредное влияние этого движения на наше Отечество и уничтожать все, что могло клониться к нарушению спокойствия в оном»
[374].
Контролировать ситуацию было очень важно: к концу 1830-х гг. антирусские настроения вновь активизировались на фоне обострения Восточного вопроса. К концу 1839 г. конфликт между турецким султаном Махмудом II и пашой Египта Мухаммедом-Али вступил в острую фазу и привел к дестабилизации ситуации в Европе. Вследствие во многом авантюрной политики главы французского правительства А. Тьера, стремившегося к урегулированию конфликта между Османской империей и Египтом исключительно при посредничестве Франции (с целью укрепить позиции Франции в Египте, а заодно и в Сирии), страна оказалась в международной изоляции: 15 июля 1840 г. в Лондоне была заключена конвенция по делам Востока без участия Франции.
И вот тут-то Францию накрыла очередная волна русофобии. Дело в том, что император Николай I пошел на существенные уступки лондонскому кабинету с целью заключить коллективное соглашение по делам Востока (срок действия Ункяр-Искелессийского договора истекал в 1841 г., и император понимал, что его вряд ли можно будет продлить), а заодно изолировать и проучить Францию. Во Франции все это прекрасно понимали. Граф Нессельроде писал во всеподданнейшем отчете за 1840 г.: «Франция не скрывает от себя, что мы явились основной причиной ее политической изоляции в Европе. Она в полной мере оценила наши усилия, чтобы склонить Австрию и Пруссию на нашу сторону…»
[375]
Что касается самой Франции, нельзя утверждать однозначно, что среди политиков и в общественном мнении царили исключительно антирусские настроения. В парламенте и прессе постоянно шли споры о том, кем являлась для Франции Россия – союзницей и примером для подражания, за что выступали легитимисты
[376], или противником и образцом ненавистной деспотии, в чем были уверены республиканцы, называвшие царствование Николая правлением, «достойным самых варварских времен»
[377].
Сам Николай воспринимался на Западе не только как новый Атилла. После визита в Россию в 1836 г. Ораса Верне вполне мог сформироваться и образ мецената, покровителя художников.
Более того, если одни спекулировали на русофобии, то другие пытались извлечь дивиденды из создания позитивного образа России и ее государя. Речь идет об упомянутом выше журналисте Ш. Дюране, решившем воспользоваться успехом Верне для сохранения своих пошатнувшихся позиций. Ему удалось убедить писателя Александра Дюма-отца «повергнуть к стопам» императора его новую книгу – драму «Алхимик». Честолюбивый Дюма ухватился за эту идею, написав императору в высшей степени хвалебное письмо. Николай изображался покровителем высокого идеалистического искусства в грубый «материалистический век», выставлялся «блистательным монархом-просветителем». Приобрести эти титулы взамен растиражированных прозваний «угнетатель Польши» и «обер-полицмейстер Европы» было бы серьезным достижением литературной дипломатии
[378]. Свое послание к царю Дюма подкрепил письмом к С.С. Уварову. Министр сразу оценил, какой эффект могло бы произвести на европейского читателя письмо Дюма к Николаю, опубликованное как посвящение к его драме, а Дюран намекал, что писателя, как и художника, надо бы наградить орденом Станислава второй степени, чтобы еще больше досадить полякам. Однако государь решил иначе. На докладе Уварова он написал карандашом: «Довольно будет перстня с вензелем». Орден ставил награжденного в определенные официальные отношения с данным государством, а перстень, хотя и с вензелем, являлся всего лишь частным выражением признательности
[379].
Почему так случилось? Уваров оказался недостаточно осведомлен о театральных вкусах Николая: государь любил мелодрамы, но отечественного производства – Н.В. Кукольника, Н.А. Полевого, П.Г. Ободовского, где весь сюжет был основан на догматах официальной идеологии.
В результате Дюма обиделся и посвятил «Алхимика» не Николаю, как того ожидал Уваров, а своей возлюбленной, актрисе Иде Феррье, исполнявшей в драме главную роль
[380]. Более того, спустя короткое время в журнале «Revue de Paris» в фельетонах появился новый роман писателя «Записки учителя фехтования, или восемнадцать месяцев в С.-Петербурге», немало досадивший Николаю Павловичу
[381].
Этот роман о декабристах
[382] снискал большой успех у европейских читателей, что стало для императора неприятным сюрпризом: у широкой аудитории книга вызывала сочувствие к людям, имена которых были ему ненавистны
[383].
