Луи-Филипп хорошо себя чувствовал в родном Пале-Руаяле и в начале царствования не хотел переезжать в Тюильри. Однако в Париже стали поговаривать, будто он не любит королевский дворец и королевские резиденции потому, что не чувствует себя законным монархом. Кроме того, Луи-Филиппу пришлось учесть соображения безопасности: его трон, особенно в первые годы правления, был не слишком прочен. Ему угрожали и слева, и справа, а дворец Пале-Руаяль, окруженный узкими улочками, было бы трудно защитить от бунтовщиков. В конце сентября 1831 г. Луи-Филипп смирился с необходимостью переселиться во дворец Тюильри, защищенный гораздо лучше. Однако стиль общения с гостями и в этой официальной резиденции остался таким же, как и ранее в Пале-Руаяле.
При Июльской монархии существенно сократился придворный штат. К концу 1840-х гг. цивильный придворный штат короля и принцев насчитывал всего 314 человек. Но это не значит, что Луи-Филипп был равнодушен к престижу королевской власти, наоборот: он охотно тратил деньги на украшение королевских резиденций. При нем были обновлены и расширены дворцы в Фонтенбло и Версале
[177].
Здоровье монарших особ – это вопрос государственной важности. Как обстояло дело со здоровьем у наших героев? Слухи о «железном» здоровье Николая были сильно преувеличены. Вероятно, они были связаны с тем, что государь обладал недюжинной физической силой. Однажды, когда от криков толпы лошади понесли его сани, он, как вспоминал А.Х. Бенкендорф, «встал на ноги в пошевнях, схватив вожжи, своею атлетической силою скоро успел сдержать лошадей»
[178]. В зрелом возрасте он был подвержен резким перепадам кровяного давления, головокружениям, частым простудам, порой переходившим в «горячку». С годами его все сильнее донимали приступы подагры, спровоцированные постоянным ношением форменных сапог. В ноябре 1829 г. Николай перенес тяжелую болезнь, после которой у него навсегда осталась крайняя раздражительность. При этом Николай к докторам обращаться не любил, предпочитая средства народной, а то и нетрадиционной медицины.
Луи-Филипп и в преклонном возрасте отличался крепким здоровьем и большой активностью. Внешне в эти годы короля вряд ли можно было назвать привлекательным, хотя в молодости он был весьма красивым мужчиной. По словам русского публициста, с годами он «одряхлел и сильно страдает грыжею. Лицо его от полноты приняло странную форму, и если б не глаза, в которых отсвечивается много хитрости и ума, то общее выражение его физиономии изображало бы совершенного добряка, неспособного ни к каким хитрым замыслам»
[179].
Глава 2
Политика и политики
Июльская революция: от непризнания к признанию
Император Александр I оставил Николаю нечто вроде «внешнеполитического завещания». Его главной заботой была безопасность Европы, в том числе и России, как ее составляющей. Николай I трепетно относился ко всему, что считал наследием старшего брата, и выполнял его заветы с особым усердием. Но при этом черты характера и взгляды государя придавали своеобразия российской внешней политике. Не обладая дипломатическим даром императора Александра, не умея так тонко, как старший брат, вести политическую игру на европейской шахматной доске, Николай делал упор на военный авторитет России в Европе.
Прямота внешнеполитических заявлений Николая на фоне общепринятой сдержанности и утонченности европейского дипломатического языка порой не находила понимания в Европе. Об этом императору было известно из особого внешнеполитического раздела, появившегося в ежегодных «нравственно-политических отчетах» III отделения в 1830-е гг.
Император Николай всегда подчеркивал свое доброжелательное отношение к Франции. Он поддержал готовившуюся королем Карлом X алжирскую операцию. По словам поверенного в делах Франции в России Поля Бургоэна, император говорил ему об этом «с самым жарким сочувствием». Более того, император предложил Бургоэну сотрудничество с российскими военными, предоставив сведения, содержавшиеся в русских архивах по войне с восточными народами
[180]. Когда находившийся на учениях Николай I получил известие о первых успехах французской армии в Алжире, то послал за Бургоэном и попросил его сообщить Карлу Х, что он, Николай, обрадован победами французской армии
[181].
Июльская революция 1830 г., не ставшая неожиданностью для императора, пугала его не столько тем, что грозила захлестнуть Россию (хотя это, конечно, играло определенную роль), сколько нарушением миропорядка, установленного Венским конгрессом и последующими конгрессами Священного союза. Кроме того, изменения, стремительно происходившие в европейских странах, шли вразрез с тем порядком, который упорно и кропотливо создавал Николай. Он по-прежнему связывал сохранение династии исключительно с незыблемостью традиционного консервативно-политического режима. Понятно, что согласиться с изменениями, происходившими в Европе, Николай Павлович не мог, а потому стремился всячески оградить собственных подданных от «разрушительного» влияния европейских событий.
Кроме того, помимо нежелания Николая примириться с существованием режима, имеющего революционное происхождение, следует учитывать и такой не менее важный фактор, как опасение русского правительства по поводу возможного изменения расстановки сил в Европе, неблагоприятного для России вследствие наметившегося сближения Франции с Великобританией. В лице Карла X император Николай терял союзника, в Луи-Филиппе, друге Англии, он мог видеть только потенциального врага.
17 августа к барону Бургоэну явился военный министр граф А.И. Чернышев с уведомлением о том, что император прерывает дипломатические отношения с Францией. Для выяснения позиций европейских абсолютистских дворов и выработки согласованной линии поведения с правительствами Австрийской империи и Пруссии Николай I отправил в Вену и Берлин соответственно генерал-адъютанта графа А.Ф. Орлова и генерала И.И. Дибича.
Дибичу, направившемуся в Берлин к королю Фридриху-Вильгельму III, было предписано предложить Пруссии 16 тысяч русских солдат на случай войны против революции. Однако прусский король, поблагодарив за эту готовность, отвечал, что надобно подождать дальнейших событий и начать войну, только если Франция сама нападет. Когда было получено известие о восстании в Варшаве, король сказал Дибичу, сидевшему напротив него за обедом: «Вот видите, любезный фельдмаршал, какие события случились в Варшаве. Теперь вам самим нужны будут те 16 000 человек, которые вы мне предлагали»
[182]. Эти слова были переданы Бургоэну одним из баварских придворных
[183].
