Послышались вежливые аплодисменты, почтительные призывы «Просим, просим!» и хриплые выкрики ласок и горностаев, разогревающие толпу.
— Благодарю вас, — сказал профессор, воздев крылья. — Братья и сестры, римские граждане, землепашцы, — возвысил он голос, — к вам обращаюсь я, друзья мои!
Эти слова вызвали замешательство в рядах слушателей. Нашлись и такие, кто открыто заявил, что они не являются ни римскими гражданами, ни землепашцами. По толпе прошел шум: «К чему он это клонит?»
Но вдруг настала тишина: профессор приступил к пылкой декламации знаменитой речи короля Генриха перед сражением при Азенкуре, внося, впрочем, в шекспировский текст некоторые изменения:
Мы Ночью Остролистного Холма
Сегодняшнюю ночь поименуууем,
Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет дууухом, станет выше ростом,
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь свою прольет,
Каким бы он животным ни являлся,
Доколе я живууу, мне станет братом.
Слова уууслышав: «Остролистный холм».
Кто, битву пережив, ууувидит старость,
Тот каждый год в канууун, собрав друзей,
Им скажет просто: «Завтра бууудет праздник,
Что Ночью Остролистного Холма
Был наречен героями сраженья»,
Рууукав засууучит и покажет шрамы:
«Я полууучил их в этой славной битве».
Старик о ней расскажет повесть сыну,
И ночь сия не бууудет позабыта
Отныне до скончания веков.
С ней сохранится память и о нас —
[11]
К тому времени, когда профессор приблизился к середине этой трогательной речи, немало слушателей извлекли из жилетных карманов носовые платки и осушили невольные слезы. Закончив, он сделал глубокий вдох и воскликнул:
— Кто с нами вступит в битву, отзовитесь!
В ответ все животные издали такой оглушительный вопль, соединивший в себе писк, визг, рык, лай, вой и храп, что его могли бы слышать и в Сорее, если бы кто-то из обитателей деревни дал себе труд прислушаться. Собравшиеся жали друг другу лапы и одобрительно хлопали по спине, не скупились на взаимные поздравления с проявлением величайшего мужества, пускались в пляс, пели, издавали воинственные клики и, наконец, довели себя до крайней степени возбуждения — точь-в-точь как это делают люди, когда готовятся к войне. Наконец Босуорт вновь поднял свой жезл и произнес:
— А теперь, парни, — в путь!
И разношерстная компания двинулась вниз по южному склону холма, продираясь сквозь заросли вереска и ежевики, преодолевая россыпи камней и форсируя мелкие ручьи. Ведомые Босуортом, они храбро вступили под мрачный полог Кукушкина леса. Крысиный отряд мерил шаг непосредственно за барсуком, в арьергарде топала куница, а над головами летел профессор, подбадривая войска:
— Славное зрелище, друзья! Четче шаг! Прибавим ходу! Мы — горсточка счастливцев, братья!
Впрочем, несмотря на призывы профессора, Грошик никак не мог прибавить ходу — ведь его ноги были короче, чем у других животных, и он едва поспевал за ними, оскальзываясь, спотыкаясь, срываясь с каменных обломков и падая во все лужи, которые оказывались на его пути. К тому моменту, когда горсточка счастливцев достигла лесистого холма к северу от гостиничного двора, несчастный Грошик был весь в шрамах и царапинах, одно ухо зверька оказалось разлохмачено, лапа рассечена до кости, а его мокрая перепачканная — некогда оранжевая — шкурка приняла совершенно кошмарный вид.
Однако сердце у этого маленького существа было большим: подобно другим животным, он испытывал потрясение при мысли о том, что должно было произойти той ночью. И он с превеликим мужеством напрягал последние силы, чтобы не отстать от других. Наконец, в полной темноте, они остановились на холмике у конюшни, чтобы перевести дыхание, и заглянули в приоткрытую дверь.
33
Побоище в гостиничной конюшне
То, что они увидели, не могло не вызвать потрясения. Это было зрелище, воистину не предназначенное для животных. На грязном полу конюшни был обозначен крут диаметром примерно в восемь футов, обнесенный временной деревянной изгородью высотой в три фута. Вокруг этой арены на столбах висели фонари, которые ярко освещали огороженный круг и бросали дрожащие тени на стены конюшни.
Вокруг арены толпились мужчины — они хохотали, кричали, толкали и подначивали друг друга. Кое-кто взобрался на скамьи, специально принесенные сюда, чтобы лучше видеть происходящее. Судя по одежде, большинство зрителей были фермерами и деревенскими жителями, однако встречались и приехавшие издалека постояльцы сорейской гостиницы — их можно было легко отличить по блестящим котелкам, хорошего покроя сюртукам и галстукам. Два-три официанта из бара расхаживали в толпе зрителей и вопрошали: «Что будете пить, господа? Желаете заказать что-нибудь?» Кто-то собирал ставки участников пари, кто-то держал в руках небольших собак или тащил их на веревке, обвитой вокруг шеи животного, кто-то пробирался сквозь толпу, держа на плече проволочную клетку, наполненную бурыми крысами, — хотя главным блюдом в меню этого представления и был барсучий бой, он предварялся несколькими схватками собак с крысами.
Пока Грошик, едва веря своим глазам, с ужасом глядел на эту сцену, в огороженное пространство буквально опрокинули содержимое клетки с крысами, после чего над ареной нависла свирепая морда бультерьера, которого держал в руках хозяин. Командир крысиного отряда, стоявший рядом с Грошиком, втянул в себя воздух и поднял лапу, предостерегая одного из своих собратьев от желания обнаружить свое присутствие.
— Стой на месте, — просипел он. — Наш черед еще не пришел.
— Но они погибнут! — в отчаянии вскричал нетерпеливый боец.
— Мы отомстим за них, — невозмутимо ответил командир. — А пока стой на месте.
Распорядитель представления извлек большой хронометр.
— Кличка собаки? — спросил он.
— Мясник, — сказал владелец пса, с трудом удерживая своего питомца. — Доложу тебе, Джек Огден, это сущий зверь. Ты и глазом не моргнешь, он со всеми разделается.
