В ярком круге от софитов появился Жан. Поднял вверх обе руки.
— Дамы и господа! Драгоценная публика! — В зале замолчали, раздались даже овации — все были уверены, что Жан вышел объявить Кулешова.
Подождав, пока аплодисменты утихнут, Жан продолжил:
— К нашему огромному сожалению, Антон Кулешов не сможет выступить сегодня по состоянию здоровья! Администрация кабаре приносит всем свои глубочайшие извинения… — Следом за этим в зале поднялся такой вой, что слов Жана больше нельзя было разобрать.
Впрочем, он ничего и не говорил. Просто молча стоял и смотрел, как в зале бесновались зрители. А затем спокойно ушел со сцены.
В зале действительно стоял бешеный крик. Кто-то ломал стулья, звенели разбитые бутылки. А еще кто-то даже умудрился выстрелить в потолок. Скандал прекратили румынские солдаты, ворвавшиеся в зал с винтовками наперерез.
Перепугавшись вооруженных солдат, публика прекратила бушевать и стала потихоньку расходиться.
В кабинете Матильды расположились агенты сигуранцы и представители военной комендатуры. Кроме них, был еще переводчик и толстенький врач в золотом пенсне.
— Конечно, все подробности покажет вскрытие, — докладывал он, — но уже могу сказать, что артист был убит ядом неизвестного мне происхождения. Этот яд имеет очень интересный эффект. Ткани вместо разложения мумифицируются. Я никогда еще не видел ничего подобного. Как бы мне хотелось узнать его состав…
— Хватит, — представитель военной комендатуры, солидный немец, стукнул ладонью по столу, — нам ясно, что это убийство, и этого достаточно! Партизанен… — Немец поджал губы.
— Господин офицер, — посмела возразить Матильда, — наше заведение всегда было приличным и спокойным. В жизни не было в нем такой нечисти! Вы ошибаетесь. Партизаны сюда и близко не подойдут. К тому же погибший был артист, не военный человек. Какое дело партизанам до артиста?
— Не скажите, — в разговор вмешался агент сигуранцы, когда переводчик перевел ему слова Матильды, — это могла быть акция устрашения. Показательная, так сказать. В зале находилось много немецких и румынских офицеров. Вы понимаете, что все они были под угрозой?
— Пощадите! — Матильда сложила руки на груди.
— Привести тех, кто видел его последним, — распорядился румын.
Солдат втолкнул в кабинет плачущую Танечку.
— Ты сказала хозяйке, что он уходил, — уставился на нее румын, в то время, как переводчик очень старательно переводил его слова.
— Да, мы поссорились. Он выгнал меня из гримерной. А я стояла под дверью и следила за ним. Он схватил пальто. Я стояла в коридоре и видела, как он ушел, — всхлипывала дрожащая Танечка.
— Ты давно его любовница?
— Уже две недели.
— Почему вы поссорились?
— Я не знаю. У него настроение изменилось. Он накричал на меня сразу, как только я вошла.
— Ты знаешь его настоящее имя?
— Ну… Антон Кулешов, — девушка переводила испуганные глаза с одного на другого.
Вопрос агента сигуранцы был не случаен. Дело в том, что в гримерной артиста не было найдено документов. А это было очень странно для военного времени.
Солдат вывел Танечку, и в кабинете появился Жан. Он держался очень свободно — так, словно все происшедшее его развлекало, и он совсем не боялся. Эта уверенность подействовала на всех положительно, и агент сигуранцы даже несколько смягчил тон.
— Вы видели, как уходил Кулешов? Он вышел через служебный вход?
— Простите, господин офицер? — Жан сделал удивленные глаза. — Но он никуда не выходил!
— Что это значит? — Голос румына прозвучал резко. — У нас есть данные, что он вышел из заведения через служебный вход!
— Он не выходил, — повторил Жан. — Я все время стоял на улице, ходил от главного входа к служебному. Из заведения никто не выходил. Да он и не мог выйти. На улице ведь была толпа. Его бы разорвали поклонницы.
— Но показания девушки… — начал было румын, но Жан его перебил:
— Вы про Таньку? Нашли кого слушать! Дурочка она, да и выпить любит. Наверняка хлебнула перед выступлением, вот ей и почудилось. Глупая она, безмозглая. Потому Кулешов ее и прогнал. А вы как думали? Знаменитость все-таки.
Глава 3
Холод. Это было единственное, что ощущалось реальней всего. Холод, проникающий в мельчайшую клетку тела, не покидающий его никогда. Каждое утро приходилось просыпаться с этим ощущением, начинать с него каждый свой день.
Зина даже не предполагала раньше, что такое настоящий кошмар. До тех пор, пока не пришло это дикое, мучительное ощущение того, что тело, постепенно остывая, окончательно превращается в кусок льда. И больше никогда не станет живым, теплым, прежним.
Впрочем, ничего живого и теплого в этом городе больше не было. Вокруг был лед, и виселицы на столбах, и мучительное чувство голода. Голод приходил сразу же, следом за ощущением холода.
Отопления в Одессе не было. Централизованное отопление оставили только в тех домах, где жили румынские и немецкие офицеры. Там на скорую руку соорудили отдельные котельные, из которых тепло поступало в такие здания. Все остальные дома от отопления были отрезаны безжалостно, и обогреваться людям приходилось самостоятельно кто чем мог.
В ход шли старые изразцовые печки — плиты, оставшиеся во многих квартирах. Давно не использовавшиеся, они вдруг стали настоящим спасением! В них сжигали старые газеты, мебель, мусор, только чтобы поддержать хоть какое-то тепло. Эти чудные изразцовые печи, покрытые старинной фарфоровой плиткой, чадили неимоверно и засыпали пол сажей. Но те, у кого они были, буквально молились на них. Ведь эти плиты были единственным шансом пережить бесконечную страшную зиму, которая как мучительная казнь нависала над каждой склоненной в страхе головой.
Еще использовались чадящие буржуйки. Эти «исчадия ада» давали еще меньше тепла, а топлива пожирали намного больше. На черном рынке они моментально взлетели в цене. Чтобы добыть самодельную, вечно чадящую буржуйку, люди расставались с последним, отрывая от сердца фамильные драгоценности — золотую мелочь, часто оставшуюся от умерших родителей.
Раздобыть буржуйку считалось везением. И местные умельцы, быстро просчитавшие выгоду от продажи такого ходового товара, принялись штамповать их и продавать из-под полы.
Зина раздобыла буржуйку на Староконном рынке у взъерошенного, лохматого цыгана в старом тулупе с подбитым глазом. Было сразу понятно, что он ее где-то украл.
Она внимательно осмотрела товар — это была не самопальная подделка из жести, а хорошая, добротная печка. Правда, бывшая в употреблении, но это было не столь важно. Служить верой и правдой добротная буржуйка могла много лет.
