Через два года после суда, в 1905 году, Старлинг прочитал четыре лекции в Лондонском Королевском колледже[25]. Он представил на них свою новую теорию, которая выросла из их с Бейлиссом экспериментов, а также из исследований, проведенных в других странах Европы и Соединенных Штатах. То была теория химического, а не нервного контроля над работой организма.
Во вступительной речи вечером 20 июня 1905 года Старлинг подвел итоги исследований желез, впервые употребив слово «гормон»: «Эти химические сигнальщики, или гормоны (от греч. ópμαω – “я возбуждаю”), как их можно назвать, должны переноситься от органа, где они производятся, в орган, на который они действуют…»[26]. Старлинг произнес эту фразу как бы между прочим, но название тем не менее закрепилось.
Старлинг объяснил, чем эти вещества отличаются от других телесных выделений. Эти «соки», по его словам, должны «переноситься из органа, в котором производятся, в орган, на который воздействуют, посредством кровеносной системы, и постоянно повторяющиеся физиологические потребности организма должны влиять на их постоянное производство и циркуляцию в организме». Старлинг дал совершенно точное определение гормонов: это вещества, которые вырабатываются в определенных железах, а действуют совсем в другом месте организма; они передаются через кровь; они играют важнейшую функциональную и жизненную роль.
Старлинг, по сути, выдвинул ту же идею, что и Арнольд Бертольд более чем за 50 лет до него. Но доктор, менявший петухам семенники, понявший еще в «догормональную» эпоху, как семенники работают, тогда не привлек широкого внимания к своему открытию, в отличие от Старлинга. Кроме того, Бертольд не понимал, что наткнулся на общий механизм действия всех гормональных желез. Он понял, что выделения желез работают с органами, находящимися далеко от них, но считал это особенностью семенников.
СЕКРЕТ – ВЕЩЕСТВО, ВЫРАБОТАННОЕ И ВЫДЕЛЕННОЕ КЛЕТКАМИ. ОРГАНЫ, ВЫДЕЛЯЮЩИЕ СЕКРЕТЫ, НАЗЫВАЮТ ЖЕЛЕЗАМИ.
Старлинг, кроме того, отметил, что распространенный термин «внутренние секреты» не объяснял сути явления в точности. Секрет – это и есть секрет: нечто вытекающее из железы. Но здесь требовался особый термин, который описывает не просто «что-то вытекшее», а химическое вещество с определенным принципом действия, целью и способностью вызвать удаленную реакцию. Вот тогда-то он и обратился к двум друзьям-специалистам по античной истории из Кембриджского университета – сэру Уильяму Харди и Уильяму Визи, а те предложили ему использовать греческое слово «гормао» («возбуждать»)[27].
Другие термины были предложены Эдвардом Шефером, одним из учителей Старлинга. Он предложил «автокоид»: «авто» – от греч. ауто- («сам») и – коид («лекарство»), т. е. «наши внутренние лекарства»[28]. Этот термин по какой-то причине не прижился. Через несколько лет, в 1913 году, Шефер предложил называть гормонами только те внутренние химикаты организма, которые стимулируют, а халонами (от греч. «расслаблять») – те вещества, которые ингибируют действие[29]. Но и эта идея не прижилась
[3].
Так гормоны стали гормонами.
В первой из своих четырех лекций Старлинг сказал, что, по его предположению, гормоны выделяются четырьмя железами: гипофизом, надпочечниками, поджелудочной и вилочковой. Он решил ничего не упоминать о семенниках и яичниках, потому что не хотел, чтобы его почтенная аудитория причислила его к шарлатанам, предлагающим «омолаживающие напитки» из тестикул и яичников[30]. То была доходная мода начала XX века: из гонад различных животных делали напитки, которые якобы повышали энергию, либидо и восстанавливали практически все, что ухудшалось с возрастом.
Во второй и третьей лекциях Старлинг спросил свою аудиторию, требуются ли для определения гормона критерии, схожие с теми, которые применяются при определении микробов. Когда немецкий ученый Роберт Кох 20 лет тому назад открыл микробы, он выдвинул набор принципов, или постулатов, которые должны обязательно выполняться: 1) микроорганизм должен быть изолирован от организма-носителя; 2) он должен вызывать конкретную болезнь при введении в здоровый организм (например, как Mycobacterium tuberculosis вызывает туберкулез); 3) он должен всегда вызывать только одну и ту же болезнь и никакую другую; 4) наконец, при взаимодействии больного организма со здоровым должно происходить заражение той же болезнью.
Вдохновившись примером первооткрывателя микробов, Старлинг предложил следующее определение: гормон является таковым, только если: а) удаление железы, выделяющей гормон, приводит к болезни или смерти; и б) вживление здоровой железы, выделяющей гормон, приводит к восстановлению нормального состояния. Некоторые гормоны, впрочем, называются гормонами, хотя и не вписываются в критерии Старлинга. При удалении или повреждении поджелудочной железы, например, развивается сахарный диабет – первый критерий удовлетворен, – но, к сожалению, пациента невозможно вылечить, пересадив ему новую здоровую поджелудочную железу. Второй критерий не удовлетворен. Тем не менее поджелудочную железу все равно считают эндокринной железой, а инсулин – гормоном.
В заключение Старлинг предположил, что чем больше мы будем узнавать о гормонах, тем с большей вероятностью сможем найти лекарства от самых разных болезней, от запора до рака. «Обширные познания о гормонах и их образе действия, – сказал он, – не могут не сыграть важнейшей роли на пути к полному контролю над телесными функциями, что является главной целью медицинской науки»[31]. В более поздней речи Старлинг сказал, что открытие гормонов «похоже на сказку»[32]. Он предсказал, что ученые однажды установят химический состав гормонов, научатся синтезировать их и применять для контроля над функциями организма.
Через два года после лекций в Королевском обществе, 15 сентября 1906 года, в обычный дождливый день в саду Лэтчмир, маленьком зеленом пятнышке среди застроенной домами территории неподалеку от Бэттерси-парка, установили памятник собаке. Оплатила ее Луиза Вудвард, богатая жительница Лондона и активистка движения против вивисекции. В The New York Times надпись на постаменте назвали «возмутительной» и «молчаливым свидетельством безнравственности борцов с вивисекцией»[33]. Памятник простоял нетронутым четыре года, несмотря на шумиху и протесты 1907 года. В 1910 году мэр района Бэттерси попросил леди Вудвард перенести «Коричневого пса» к себе в сад, но та отказалась. Ранним утром 10 марта того же года несколько полисменов и четверо местных рабочих унесли статую из Лэтчмира в стоявший неподалеку гараж для велосипедов[34]. Там они разбили постамент на куски и отдали памятник в переплавку. The New York Times заявила, что «ничего подобного этой статуе никто и никогда больше не увидит»[35].
