– Постой. Ты хочешь сказать, что тебе даже не жаль меня сейчас? Что ты вот сейчас на меня смотришь и у тебя не возникает желания меня обнять и прижать к себе, спасти от всего случившегося? Ничего, что я сейчас на грани истерики, вызванивала тебя полночи, а ты даже не удосужился взять трубку? – понесло Надю вкривь и вкось разговора.
– Надя, ты сейчас выдаешь свою интерпретацию и свое видение ситуации. Помнишь, я тебе говорил, что сектант? Ты мне еще тогда не поверила? Я действительно мыслю иначе, нежели ты. И нормальным людям с нами часто бывает очень сложно. Пойми, с точки зрения обычного человека ты действительно жертва обстоятельств. Твой муж козел, мудвин хренов, совокуплялся с твоей сестрой. И я тот еще подонок – не бросился тебя утешать и не кричу, как я люблю тебя. Но… я правда думаю иначе. Я считаю, что ты имеешь ровно то, что ты имеешь. И что брак – это результат твоего к нему отношения. А еще у тебя есть выбор: относиться к этому как к вселенской трагедии или же не париться по этому поводу.
– Ты белены объелся? Ты вообще понимаешь, как можно не париться по этому поводу? – Надя вдруг зазвучала грубо, как скрежет металлических листов.
– Я понимаю. И знаю, что ты сама решаешь: переживать или не переживать. А с таким отношением к жизни, как у тебя, ты всегда найдешь повод для переживания.
– Тебе абсолютно не важно, что со мной? – Надя глотала вино с остервенением, ей думалось, что возможно выпить всю боль этой ночи залпом.
– Нет никакой разницы, действительно ли мне важно, что с тобой, или я просто делаю вид. Большинству твоих знакомых абсолютно по барабану, что там у тебя произошло, но они рьяно будут разыгрывать трагедию, что заинтересованы, станут тебя слушать и успокаивать. И этого ты ждешь от меня. Что я буду прыгать вокруг тебя и подтверждать твою теорию жестокого мира.
– Но я правда в тебя влюбилась. И если бы ты позвал, я ушла бы от мужа, – пыталась она вернуть беседу в русло их с Игорем взаимоотношений.
– Я это тоже понимаю, Надя. Только есть одно «но»: не виноват я в том, что ты в меня влюбилась. И в том, что не соответствую твоим ожиданиям, тоже не виноват. Ты ищешь во мне причины, а во мне их нет – они внутри тебя. – Игорь мягким голосом попытался объяснить Наде, под каким углом смотрит на ситуацию. И искренне пытался помочь.
– Это же жестоко. Так относиться к людям, когда они к тебе со всей душой, – не унималась она.
– Так я к тебе тоже со всей душой, просто моя душа устроена несколько иначе.
– Я вообще сомневаюсь, что она у тебя есть. – Надя поднялась и молча ушла.
Ей казалось странным, что Игорь не бросился ее догонять. Ей казалось дико странной вообще его реакция и слова. «Со всей душой. Тоже мне…»
Если бы Надя умела писать, она написала бы книгу о том, как выжить после страсти или собрать себя из осколков. Как стать фениксом и восстать из пепла. Пока она этого не умела.
Потерять любовника было неожиданно. Неожиданнее, чем потерять мужа. И, что удивительно, теперь ей действительно стало очень больно.
Всю бессонную ночь Надя представляла себе письмо в прошлое. Письмо, адресованное Игорю, самое страшное письмо, которое только может получить мужчина. Из серии: «Знаешь, я очень долго не могла тебя простить, а теперь говорю тебе чистосердечное спасибо, настоящее искреннее спасибо за то, что сейчас я счастлива. Спасибо, что научил быть сильной. Пройдя через тебя, я по-настоящему начала ценить жизнь. Ты был болезнью, лекарство от которой – поверить в себя. Спасибо тебе за мой иммунитет ко всему безнадежному и грустному. Спасибо за то, что однажды, улыбнувшись сквозь слезы, я перестала себя жалеть. И спасибо, что никогда меня не жалел. И ты знаешь… несмотря на обманы и боль… я желаю тебе счастья».
Да, когда-нибудь Надя достигнет просветления и напишет подобное письмо Игорю, но в ту ночь она молилась только об одном: не столкнуться с ним и его любовницей за завтраком, не выходить из номера, пока его машина не исчезнет с парковки, и не видеть его в ближайшие годы. Ей страшно хотелось ненавидеть Игоря, разозлиться на него, на чуть полноватого провинциала с нездорово завышенной самооценкой, дважды разведенного, негодного для брака и человеческих отношений; возненавидеть его всем сердцем, разозлиться так сильно, чтобы хотелось колотить кулаками и вонзать каблуки между ребер, а потом… молиться о равнодушии, о чуть высокомерной брезгливости… Чтобы относиться к нему просто: «Было… Было и прошло…»
Однако Игорь у Нади не проходил, даже перешел в хроническое любовное заболевание. Иногда ей казалось, что Игорь зацепил ее тем, что не поддавался на манипуляции и провокации, иногда – что это просто роковое влечение, и на молекулярном уровне ее зацепил его запах; а порой Надя и вовсе думала, что дело в ней самой – она настолько порочна и эгоистична, что не может простить, когда кто-то на этой земле предпочел ей другую. Правда, к мужу это не относилось. А только к Игорю…
Неделя прошла в слезах и в кровати номера отеля. В упоительной жалости к самой себе она ходила по стенам, как шаолиньский монах, пытаясь найти равновесие в перевернутом положении вселенной.
Помещения с душой и люди, живущие без сердца
Надя всегда любила живые помещения, доверху заполненные звуками и чем-то неявленным.
Квартира запомнилась Наде приятно угрюмой, полной таинственной меланхолии и звонкой, где шаги откликались колокольным перезвоном, а высокие потолки с восстановленными потолочными плинтусами и лепниной начала прошлого века давали воздуха и кружили голову, как бокал игристого за завтраком. Французский балкон позволял выставить плетеное кресло и читать поэзию декаданса. Надя не знала, зачем ей одной три комнаты, но поскольку квартира досталась после развода, решила не рефлексировать лишний раз.
Она переступила порог своей новой обители в полдень, открыла выданным ей комплектом ключей дверь, положила пальто из темного габардина на кушетку и сразу же вышла на балкон с резными поручнями: машинная толкотня, воркующие студенты на бульваре, сонный гастарбайтер, погоняющий первые осенние листья метлой, пересуды двух таксистов, не поделивших полосу, а вот ветхих старушек с алебастровой кожей и выцветшими ресницами не видать.
Что-то было в окружающем мире диссонансное, но крайне для Нади спокойное. Возможно, она нащупала ту самую пустоту, которую теперь придется заполнить чем-то новым.
Услышав чьи-то шаги, Надя встрепенулась и вернулась в комнату. Показалась бывшая хозяйка квартиры.
– Привет! Меня зовут Вера, – представилась она и радушно протянула ладонь для рукопожатия. – А вы Надя, да?
Вера была невысокой подтянутой женщиной чуть старше Нади со светло-каштановыми волосами по плечи, перебитой несколько раз татуировкой на запястье и чуть асимметрично пухлыми губами. Холодные серые глаза миндалевидной формы отливали в сталь. Она звучала мягко, но при этом одним присутствием очерчивала границы, за которые нельзя преступать. Вера умела располагать к себе, но при этом не терпела панибратства.
