* * *
А потом появился Выхухоль, вырос как шампиньон после дождя. Нарисовался, хрен сотрешь.
Я как всегда работал в ночь, потом выпивал с бурятом, точнее как – бурят алкоголя избегал, помня истории, что генетически у них не хватает какого-то фермента, как у эскимосов, и чуть глотнул – все, привет. Поэтому он выступал трезвым водителем и по совместительству психотерапевтом. Я склеивал для него юных нимфеток, а позже удалялся, оставляя ему даму на выбор. В ту ночь мы в очередной раз зависли в ресторане, открытию которого поспособствовали, за что нам дали большой депозит. Мы поили девок «Дом Периньоном» и учили есть морских ежей.
Вера, как всегда, звонила мне несколько раз и, наткнувшись на длинные гудки, шла самостоятельно укладывать Степку. Зубы уже все прорезались, и ее мама с чистой совестью отбыла в Литву, а я – в привычную жизнь.
Она закончила кормить грудью и уже второй вечер подряд позволяла себе пригубить алкоголь. Забралась с ногами на широкий, золоченый своими руками и аэрозольной краской подоконник, налила бокал амаретто и, чокаясь с оконным стеклом, включала и выключала торшер пальцами ноги.
Ветер полоскал кроны деревьев.
Свинцовые тучи набухали над городом, напоминая взлохмаченный войлок.
Кто бы мог подумать, что в окне напротив в идентичной позе на подоконнике расположится угрюмый Выхухоль, будет вдыхать в легкие липкую московскую предгрозовую ночь и заметит растерянную девушку в соседнем доме.
– Эй! – ринется он в бой, надрывая связки. – Вы долго еще светом будете мне подмигивать?
– У меня муж загулял, а я стресс снимаю, – хамовито ответит ему Вера.
– Не хотите прогуляться по бульвару и выпить вина? – сделает он еще один заход.
– Я не могу. У меня ребенок спит, – сразу обозначит Вера, что она теперь, как выражаются, с прицепом. – Но, если у вас есть вино, можете зайти ко мне.
И он пришел. Охамел настолько, что заявился в мою квартиру, нацепил мои тапочки и пил из моего любимого (ну ладно, такого же, как и все остальные) бокала с моей женой. Разве что в утреннюю кашу не насрал.
А буквально через неделю Вера собрала свои пожитки и перебралась к нему. Без предупреждений и объявления войны, нанеся точечный удар своей армадой по моей скромной флотилии человеческих чувств.
Тогда я не выдержал, шустро прошмыгнул вслед за грузчиками, что перетаскивали детскую кроватку и громоздкие стопки книг, поднялся на этаж и замер у золотистых цифр квартиры № 41. Я закрыл тыльной стороной ладони глазок и нажал на звонок. Уверенная, что принесли очередную коробку, Вера открыла дверь.
– Давай поговорим, – поставил я ногу в дверной проход, чтобы не захлопнула и не захлопнулась. – Вер, я не понимаю, ты чего хочешь? Чтобы я за тебя сражался, отвоевывал?
– Да нет, я просто взяла и ушла. Ты же не хотел на мне жениться, и ребенка ты не хотел. Нет, ты любишь Степу. Но свою жизнь без нас ты любишь не меньше, давай начистоту! – трезво рассуждала она.
– Ты права. Не спорю, я хреновый муж, не самый заботливый отец. Но когда ты ушла, я понял, что хочу все обратно. Вер, я конченый циник и мудак. Но я люблю тебя.
– Вот и люби себе дальше. Я же тебе любить себя не запрещаю. – Вера не видела никакой драмы в происходящем.
– А как же Степа? – попробовал я надавить на больное.
– Да ему вообще по барабану. Он толком тебя и не видел. Ты же раньше часа ночи домой не приходишь, – сделала она меня всухую.
– Я не знаю, что сказать, Вер. Все так… Но… – пытался подобрать я слова, но нужные предательски исчезли из лексикона. – Я же ради вас…
– Нет, – она отрицательно покачала головой, – ты всегда ради себя.
– И что теперь будет? – чувствовал я, как почва ускользает из-под ног и я лечу спиной назад в бездну.
– Все будет хорошо: у тебя и у меня. Просто я больше в любовь без чувства самосохранения не играю. Прости, пока еще муж, но я выжила. Спаслась с летящего на айсберг «Титаника». И да, мы будем жить теперь окна в окна – и, просыпаясь каждый день, ты сможешь видеть, как я наконец счастлива. Или закажи плотные шторы. Тоже неплохой вариант.
Вера всегда хотела стать разумной. При этом не строить дубовых рамок и не быть категоричной. В жизни же она была оголенным кабелем с большим напряжением – уязвимой, ранимой и живой. Да и сам Выхухоль – это не столько счастье, сколько эвакуация. Или извращенная форма любви ко мне, черт его знает.
А дальше была череда каких-то женщин с похожими лицами.
Обидчивые, зацикленные на себе, чересчур восприимчивые к критике и качеству постельного белья, эти женщины наводили на меня тоску. Да и я для них был не самым ходовым товаром. Не франт. Не льстец. Хочешь – приезжай. Нет – будет другая. Не будет другой – у меня всегда под рукой бутылка виски и самобытное циничное чтиво вроде Чака Паланика.
Из всех, кто меня терпел и терпит до сих пор, – по-прежнему стриженная под пацана Ира.
Когда я понял, что Вера ушла с концами, не мог заснуть и прошел пешком пол-Москвы. Угрюмо пошаркивая, я брел по мрачным улицам, пока не оказался за пределами центра: вниз по Русаковской улице стояла, чуть нахохлившись, пожарная каланча, за ней – метрах в трехстах заброшенная психиатрическая больница, чуть дальше дом, где тогда жила Ира. Я трезвонил ей в дверь посреди ночи, и она меня впустила, налила высокую кружку горячего чая, и мы долго молчали обо всем на свете, пока я наконец не расплакался на ее плече.
Ирка – друг, который вырос из секса. Персонаж, перекочевавший прямиком из объятий смятых простыней в реальную жизнь.
Теперь она прилетает в Москву пару раз в году – на съемки. У нее просторные апартаменты в Майами с видом на океан, муж – алюминиевый магнат, две дочки-близняшки и уколы ботокса каждое Рождество. К слову, я крестный отец Евы и Саванны, хоть и не протестант. И муж ее знает, что мы по молодости трахались без всякого чувства стыда. Он оказался человеком адекватным. Понимающим. Передает мне приветы, когда мы часами треплемся по скайпу обо всякой ерунде.
Из нее получилась хорошая мать, лучше, чем из меня отец. Ира старалась заниматься актерской карьерой в сжатые сроки и, собрав наличные в косметичку, снова отчаливала на побережье Флориды рассматривать океан в поисках изъяна, пока дочки строят песочные и воздушные замки.
Я часто скучаю по ее хищному шакалистому взгляду, по выпирающим лопаткам и сжатому крохотному пупку.
Тают воск, шоколад и снег. А Ирка – никогда.
Алиса
– Простите, – переспросила Алиса, растерявшись.
– Я не обиделся, – отвечал Шалтай-Болтай. – Можешь не извиняться.
Льюис Кэрролл
Спустя полгода Алиса пригласила Игоря на примирительный завтрак. Извиниться за летающие тарелки, а схватившись за рукоятку ножа, она вообще пережестила. Игорь подумал, что реноме взбалмошной девицы ей претит, и это просто акт вежливости, потому не ждал подвоха, заходя в лифт, чтобы на пятьдесят шестом этаже небоскреба, где даже троллейбус кажется личинкой, посмотреть свысока на случившееся и перековать мечи на орала.
