– Илюх, – послышалось из дверей, – к тебе тут, кажись, очередь выстроилась. Следующая пришла. Принимай гостей.
Вера стояла на пороге и колким взглядом водила по Ире, будто пытаясь содрать кожу или хотя бы снять скальп.
– Это Вера, я тебе рассказывал, – представил я их друг другу, выйдя в неглиже из комнаты.
– Нас теперь трое, – сообщила она.
– Э, нет, вы как хотите, но я на групповуху не подписывалась. – Ира выскочила, потеребила кнопку лифта и ринулась вниз пешком.
– Не понял, ты о чем? – уставился я на Веру. – Мы вроде как расстались, имею право стресс снять, как хочу, – отчего-то оправдывался я.
– Идиот, я беременна! – перешла на ультразвук Вера и наворачивала круги по комнате так, что даже меня начинало подташнивать.
– Мы же с тобой больше двух месяцев не спали. От кого ты беременна? – вдруг накрыло меня праведным гневом.
Вера достала из сумки бумаги и кинула мне в лицо.
– Срок – одиннадцать недель. Твою мать, уже не сделаешь ничего. – Она взяла подушку и начала шпынять ногами. – Все твои ушлые сперматозоиды.
– И чего ты только на одиннадцатой неделе опомнилась?
– Да у меня месячные были, тебе календарь показать?
– Как месячные? – не вязалось у меня в голове. Я тогда не знал, что в редких случаях во время цикла могут созреть несколько яйцеклеток, и оплодотвориться только одна из них.
– Вот так. А тошнота и слабость – думала, что стрессую. Или гастрит на нервной почве. Потом задержка, но поскольку после менструации я ни с кем не спала, списала опять же на наше с тобой расставание. А тут грудь начала наливаться, пошла к врачу, и вуаля.
Спустя неделю, взяв справку от врача, мы поженились и въехали в квартиру моих родителей в Милютинском переулке, что оказалось роковой ошибкой.
* * *
Рвать руками лакомые куски, увиливать от ответственности, сочинять байки и мечты. Просачиваться в душу незнакомым женщинам, чтобы впоследствии, не ощущая внутри ни толики эмпатии, стирать их телефонные номера из записной книжки. Я был другим. Я и телефоны-то никогда не записывал.
И, пока Вера была беременна, ни разу ей не изменил. Не столько потому, что боялся подцепить заразу и усложнить роды, а просто потому, что начал пахать как проклятый.
Мы с бурятом, чей дед распоряжался недвижимостью ЦАО, наконец провернули несколько феерических афер, и в нашем распоряжении оказался особняк в переулках Маросейки и здание бывшего НИИ на Таганке. Позже мы по откатанной схеме заграбастали чердачные помещения на Малой Дмитровке, ангары завода недалеко от Курского вокзала, ну и так, по мелочи. Понятное дело, что мы орудовали чужими деньгами, но брали нехилый процент за свои услуги, знакомя рестораторов и арт-директоров с недоступными простым смертным помещениями. Нам фартило – мы беспрестанно оказывались в нужное время в нужном месте. Про мечту собрать рокеров под открытым небом и выпустить под занавес группу Metallica я вскоре позабыл. Потому что когда я понял, что этот головастик внутри Веры – мой сын, приоритеты сразу поменялись местами, и трехчасовой сон казался мне нормой – в иное время я носился по городу, как саранча по кукурузному полю. Из роддома Вера со Степой отправились в мою квартиру в Милютинском переулке. Мы могли больше ничего не сдавать, чтобы выкрутиться в финансовом плане. Когда мать Веры вернулась из Вильнюса, чтобы помогать с ребенком, мы ей выделили квартиру И.В. из «жилищного фонда».
Другое дело, что Вера даже не заметила, что я пахал как лошадь. Она искренне была уверена, что ночами я гульбаню, и верить мне отказывалась. С одной стороны, я понимал, что многими своими поступками подорвал доверие, с другой – невозможно же каждый день оправдываться. Если какой урок я и выучил из прошлого, так это «что бы ни происходило, как бы тебя ни разводили словами «я все знаю», даже если стоят с горячим паяльником возле глаза, никогда не сознавайся в измене». Ничего глупее быть не может. Ибо ни одна честность не останется безнаказанной. Аминь.
Степа меж тем лепетал первые невнятные слова. А я, наивный идиот, все время ждал, когда же он повзрослеет и с ним можно будет поговорить по-человечески. Все эти «аки дада» (не надо) и «синёник» (синий слоник) меня раздражали. Почему не придумали переводчика с младенческого лепета на наш человеческий? Как всегда, ни черта не ценил.
С Верой мы ссорились ежедневно. Обычно женщины после рождения детей мякнут, как хлебный мякиш, брошенный уткам в воду, а Вера, наоборот, почерствела. Как-то мы поехали выгуливать Степу к Новодевичьим прудам и шли по Большой Пироговской.
– Хорош толочь воду в ступе! – рявкнула она на мои рассуждения о том, стоит или не стоит растить ребенка в центре Москвы и не хотят ли они уехать в Литву к Вериной маме. – Одно и то же по кругу! Бу-бу-бу! Я городская девчонка, и смог мне слаще кислорода! – отбрыкивалась она, пока ловко не сменила тему. – Ты, кстати, знал, что памятник великому Пирогову – профанация? – замерла она возле восседающего в кресле врачевателя. – На самом деле скульптор хотел изобразить Пигмалиона, в руках которого скальпель и череп. Потому что он сотворил Галатею из кости.
– Ты что, двадцать пятым кадром канал «Культура» смотришь, когда Степе мультики включаешь? – Я потянул ее в сторону парка.
– Чтоб ты знал, – переключилась на новую тему Вера, – двадцать пятый кадр – миф, афера Джеймса Викери. Он развел компании на четыре миллиона долларов и отчалил к островам Зеленого Мыса.
– Вер, – посмотрел я на монастырь в отдалении, – ты только в храм не иди рассказывать, что свет в конце туннеля – это поезд. Там за такое и побить могут, – иронизировал я над ее всезнайством.
– Кстати, свет в конце туннеля – действие вещества диметилтриптамин – иначе D.M.T. Защитная галлюцинация головного мозга, а вовсе не отделение души от тела.
– А любовь тогда что? – схватил я ее за капюшон балахона и притянул к себе.
– Нейромедиаторы. Не более того, – продолжала она умничать.
– Вер, ты вообще во что-нибудь еще веришь?
– Верю, – остановилась она и с грустью заглянула мне в глаза. Я замер в искренности, у меня была ломка, срочно требовалась доза старой Веры. – Верю, что разум когда-нибудь победит! – Скривив зубы в едкой гримасе, она взяла меня под руку возле пешеходного перехода.
– Ты циник!
– Были хорошие учителя. – Она имела в виду то ли меня, то ли И.В., то ли всех разом. – А в уроках цинизма и жестокости ученик всегда превосходит своего учителя.
– Надеюсь, что нет, – поежился я.
Вера ненавидела звук, когда смычок смазывают канифолью, вареный лук и слово «нет».
Только спустя десять лет я понимаю, как счастливы мы были в этих диспутах и мелочных ссорах. Вера всегда говорила, что я довел ее до ручки, поэтому она начала писать. Книги. Что я занимался творческим подстрекательством. И вообще сломал ей всю жизнь. Хотя по факту мы оба переломили хребты друг другу. Просто я по глупости, а она – сам не знаю…
