4
«Сыночек» – подобие «Сына».
Отчётливый вшагивает в запахи сдвинутой назад реальности – тяжёлые, застоялые, полные вызревшей грусти, которую с кем-то не разделить. Хозяин не раздвигает их телом, а приникает к ним, хотя, кажется, ему это и трудно. Он почти смешивается сейчас с этой грустью.
– Ты опять забыл, Папа. Мы же договорились на сегодня!
– А я ждал тебя вчера, – грустно произносит Отец, и я понимаю, что он совершенно запутался во всех возможных реальностях. Он жил так долго, что сдвинутого вперёд осталось для него совсем немного. Его почти нет. Зато сдвинутое назад в его Доме застаивается, никуда не уходит. «Существует ли эта ваша бездна вообще? – точно говорит оно. – Что-то я сильно сомневаюсь».
5
Грусть, грусть подкатывает ко мне и подобным мне. Она оглушает, она одуряет, впитываясь в обжитую нами слизь, проникая в наши полутела и обломки. Мы боремся с грустью. Раньше я не знал, что она – вещество. Мы сопротивляемся грусти из последних сил.
– Пч-чхи, – освобождает нас Хозяин, выдувая всех разом горячим воздухом из недр своего мира – куда? – куда-то вдаль, и мы летим, покинутые, все те, кто не смог прицепиться к его тесным камерам, кого не удержала клейкая слизь.
Но Растерянный успевает закрыть от нас наружный мир, исполненный ничейности. Он ловит нас какой-то новой частью себя. Это кажется подобием заботы. Всех не спасти, но я – я изо всех сил стремлюсь полувыжить и вцепляюсь в шероховатую чешуйку покрова – не бросай меня, Хозяин!
И в следующий миг сдвинутой вперёд реальности всё накрывает неизбежность. Меня сметает с Растерянного. Это грусть другого тела-мира, подчинившая его до конца. Часть гигантского тела, сросшаяся с фрагментами грусти. Это мир Отца.
6
– Ты простудился, Сынок? – сипло спрашивает он. – У тебя и глаза какие-то красные.
– Ерунда. В самолёте надуло.
– Тебе надо бы принять ибупрофен. Постой… у меня, кажется, есть.
– Перестань. Я не пью таблеток по таким несущественным поводам. Лучше расскажи, что тут у тебя.
– У меня? Да у меня всё спокойно. Завтракать будешь?
– Папа. На дворе день. Пойдём куда-нибудь пообедаем. Там и поговорим.
– Не. Сегодня я не могу. У меня гости. – Кто?
– Как кто? Разве ты не видишь? Ты!
– Ну ты даёшь!
Потерявший меня Хозяин совершает громкие и ритмичные выдохи – это похоже на разрубленный на части ветер. Звуки резких частых выдохов, лишённые смыслов. Кажется, ему стало полегче.
7
– Ну, давай я тебе кофе хотя бы сварю, раз уж ты не хочешь завтракать, – весело произносит Отец, а я проваливаюсь в дырку его покрова.
Там, там столько всего! В дыру покрова, сквозь тонкие и мутные стенки верхних камер я вижу непонятные объекты и силуэты существ. Они взаимодействуют. Некоторые объекты похожи на аккуратно наслоённые друг на друга фрагменты белизны. А существа – Гиги, защищенные нелепыми внешними покровами. Они протягивают друг к другу лопасти. Приникают друг к другу и расцепляются. Я чувствую холодные отцовские трубопроводы вдалеке.
– Сиди, сиди. Я сам сварю. Где у тебя пиджак можно повесить?
– Да хоть бы и на стул.
– Папа, он стоит слишком дорого. А впрочем, какое это имеет значение?
8
Дыра, чешуйки, я и другие полусущества – всё взлетает вверх. Отец вносит нас во тьму какого-то внутреннего слизневого леса и втирает в него. Я вываливаюсь в отцовскую слизь и не успеваю сквозь неё проникнуть к камерам, как тяжёлый вдох уносит меня внутрь, к неизвестным ранее камерам и полостям.
Мир Отца слаб, но безумно интересен. Отец открыт. У него нет сил сопротивляться исследователям. Отец ничего не скрывает. Я рад такому Хозяину.
9
– Ладно. Турка в буфете. Я-то редко кофе пью. Разве что с тобой за компанию. Вредно, но чертовски вкусно!
– А что, Грета в отпуске? У тебя не убрано.
– Не трогай! У неё проблемы. Ногу подвернула, внуки приехали. Вот я и отпустил её. Что я, сам себя не обслужу недельку-другую?
– Что ж ты не сказал? Сейчас найду тебе новую помощницу. Может, пободрее взять? Молодую? Без детей и внуков?
– Не надо. О чём я с ней буду говорить? Я привык к Грете.
– Подумай.
– Не хочу, и точка.
– Ты упрямый как вол. Ладно.
10
Слабо слышатся звуки какой-то хозяйственной возни. Я вишу на нелепом жгутике в бархатной вздымающейся пустоте. Я слипся с чем-то чуждым буквально парой рецепторов. Стараюсь удерживаться от жратвы, концентрируя внимание на том, что происходит извне. Это очень трудно. Ветхое тело Отца гулко. Оно искажает звуки.
Но я уже многое знаю о жизни Гигов. Я понимаю смыслы усечённых слов и могу разворачивать их внутри себя. Я мог бы рассказать другим полусуществам, о чём разговаривают эти Гиги, если бы они меня спросили.
11
– Так зачем ты меня вызвал?
– Ни за чем, – это прозвучало мертвенно так, угрюмо. – Я просто соскучился.
– Говори, какие проблемы, у меня мало времени. Пч-чхи!
– Господи, ты заболел!
– Да нет же! Еру… – звук густой субстанции заливает речь Бывшего Растерянного Хозяина.
– Нельзя так относиться к своему здоровью, Хельмут! Вот послушай, что я прочёл в газете…
– Папа!
– Мне неполную, пожалуйста. Ты представляешь, в этом твоём Китае открыли новую болезнь.
– Папа, мне это неинтересно.
– Как это неинтересно! Ты же только что вернулся оттуда!
– Мне интересно только то, что касается меня напрямую. Или тебя. Или Анни. Или… Пч-чхи!
– Вот видишь! Они пишут, что первые симптомы похожи на обычную простуду.
– Да кто они?
– Газетчики.
– Какой ты наивный, отец! Ты сам знаешь, как делаются эти новости.
– Но они разговаривали с медиками. Из этого… как его… воза.
– А воз и ныне там.
– Что-что?
– Да я шучу, пап.
– А, я понял.
– Сейчас вызову уборщицу. Обед привезут через час. Мне надо ехать.
– Уже?..
12
Отец вздыхает, и волною воздуха меня втягивает в его глубину, туда, где всё пока неведомо. Я качусь в полупропасть, выстланную мягким ворсом. Здесь множество крошечных пузырьков. Я ныряю в первый попавшийся канал мелкого трубопровода. Он еле тёплый, но движение в нём есть – размеренное, спокойное. Я чувствую, что мне здесь уютно. Если проголодаюсь, смогу догнать какие-нибудь пластинки и отобрать у пловцов их плоть или переносимые ими пузырьки. Но есть мне пока лень. Я прислушиваюсь к Отцу, к утробе его мира. Мне здесь нравится. Здесь разреженно и тихо.
