Я догадываюсь, что «Отец» – кто-то важный в жизни Гигов. Это существо, Гиг по типу «он», слабый, переживший многие взаимодействия и уже уставший от них. Уставший от жизни. Пожилой, пожилый. Возможно, для каждого Гига существует свой Отец. Возможно, они существуют только у Гигов по типу «он». Возможно, в наружном мире существует всего несколько Отцов, распределённых на большие группы Гигов. Но последняя догадка кажется мне наименее вероятной.
Так или иначе, но тому Отцу, о котором думает сейчас Отчётливый, требуется помощь. Это он просил её у Хозяина в сдвинутой назад реальности. Это он разговаривал с ним через пространства Города. Он, невидимый, был с ним в полутьме, во тьме и позже, уже на свету. Так или иначе, Хозяину стоит поторапливаться.
А он не в форме. Трубопроводы раскалились и мешают всем нам жить. Тело Хозяина внезапно содрогается до самых глубин, по нему пробегает властная волна чудовищно разрушительной силы. Она вытряхивает меня из смысловой камеры, она вытряхивает меня из хозяйского смысла! Вытряхивает меня и подобия из настоящей реальности Хозяина, в которой мы уже успели освоиться и обжиться. Увы! Увы! Нет больше никакой внутренней речи Хозяина, нет никакого смысла – есть только мякоть и перегородки, разрушения и траченная плоть, обвалы и обвалы.
Ещё волна, сопровождаемая глухим «ч-чх-хи», – и я лечу в стену. Мне кажется, она и отделяет смысловые камеры от всего остального в Отчётливом, от гигантского тела, ставшего таким чужим и опасным в единый миг. Вернее, отделяла, потому что волна, бросившая нас – взорванные бляшки, неопределившиеся полусущества, рыхлые аморфы и безмятежные, ничего не соображающие отростки, – эта волна уже пробивает стену, и нас засасывает, затягивает в какую-то слизь, в которой уже застыли незнакомые мне жильцы и обломки мёртвых объектов.
15
Я теперь почти совсем ничего не понимаю. Зато лучше слышу то, что происходит снаружи.
Полученные знания позволяют мне представлять, что сейчас с Хозяином.
Сейчас он неподвижен. Он внутри улицы (я помню: так называются трубопроводы Города). Завис, пытаясь остановить новую волну саморазрушения. Он дышит тяжело и громко, стараясь преодолеть сухость глотки. Я слышу эту сухость. Боюсь, в ней тоже похозяйничали подобия. Жаль, что я не могу заставить их остановиться. Я не могу сделать их вполне собой и заставить беречь Хозяина. И это странно, ведь они так похожи на меня.
Доступа к хозяйскому горлу у меня нет. В воздухе, который он втягивает, призвуки несчастья.
Но вот Отчётливый, как он это умеет, складывается и скрючивается, садится в свой Мерс, и мы начинаем быстрое перемещение в пространстве Города.
Всем нам тревожно – тому, кто снаружи, и тем, кто внутри. И Мерсу (едва ли он может что-то чувствовать, но, вероятно, может заражаться состоянием того, кто приводит его в движение).
Мы спешим.
Глава 11
Встреча
1
Отчётливый останавливает Мерс, выбирается из него и разгибается для самостоятельного движения. Я уже научился восстанавливать логику его действий. Иногда мне кажется, что я представляю себе и границы гигантского тела-мира, хотя несопоставим с ним. Кажется, что могу соизмерить его с теми существами, которые для меня различимы лишь по звукам, которые они издают. Отдалённым колебаниям. Но я и другие полусущества, подобные мне, – мы сейчас не там, где Хозяин вбирает в себя звук. Мы где-то поодаль. Мы болтаемся в жидкой слизи внутри иной части его обычно хваткого и властного, а сейчас такого растерянного тела.
Трубопроводы близко к нам. Они под нами, узки и горячи. Хотел бы я знать, как выглядит наше пространство снаружи. Я чувствую, что Хозяин становится совсем чуждым нам и точно борется с желанием выгнать нас из себя вон. Конечно, это кажимость – скорее всего, он и не подозревает о нашем полусуществовании. Из глубины его поднимается горячий ветер, и прохладный ветер вдувается извне, охлаждая горячность Хозяина, будто приходя нам на помощь и говоря: «Останьтесь!»
Сколько мёртвой мелочи оказывается рядом с нами вместе с ветром прохлады! Мы вязнем, вязнем. И вместе с нами вязнут обломки совершенно иных миров, прилетевших сюда случайно и смешавшихся с нами в этой общей питательной слизи Хозяина.
Он не знает о нас, но нас не любит. Он хочет от нас избавиться.
Я тоже забыл, что такое любовь.
2
Отчётливый Хозяин извлекает звон из какого-то мёртвого объекта, которого у него с собой не было. По крайней мере, раньше он таким не пользовался.
Звук настолько неживой и странно и пронзительно прекрасный, что, вероятно, он может служить сигналом к прекращению сдвинутой назад реальности и к началу новой. Наступили новые времена. Реальность сдвинулась. Откуда он взялся, этот объект? Где мы?
Хозяин совершает однообразные движения, не слишком резко взбалтывающие нас, и бормочет что-то вроде «Ндо сделть сбе ключи». Потом повторяется звон. По ту сторону Хозяина не происходит ничего. Пауза вязка, как наша слизь.
Со дна Отчётливого поднимается какая-то буря. Наша полутьма дрожит. Затем следует множество яростно-разрушительных ударов (глухих и тёмных), и он кричит, с силой выталкивая из себя каждый звук:
– Отец! Это я! Открой! Открой мне!
Ах, вот оно что. Мы у Дома его Отца.
Трубопроводы Хозяина сушат слизь и наши раздувшиеся от кормёжки полутела. Нам всем нехорошо. Отец не отвечает. Вероятно, Хозяин сейчас чувствует себя таким же покинутым, как и мы, попавшие в клейкую среду его недовыдохов.
– Отец, Папа!
У Гигов бывает несколько имён, я уже это знаю. Мне кажется, это одно и то же существо.
Не отзывается. Отчётливый в отчаянии – он уже никакой не отчётливый. Я нахожусь внутри Растерянного Хозяина. В мире Гигов все свойства способны переворачиваться, становиться своими противоположностями – вот ещё один закон, который я открыл впопыхах.
3
Наконец раздаётся далёкое «шарк-шарк» и глухой сип вылетает из-за какой-то перегородки, стенки, отделяющей нас от совершенно иных событий и обыкновений.
– Сына-а? Ты-ы-ы?
Голос Отца слаб и высок – точно он принадлежит не пожилому «ему», а усталой «ей» и её трубопроводы трачены тяжёлой жизнью. Отец называет Растерянного неизвестным мне именем. Для Отца он – не Босс.
– Ну, слава богу! Папа! Ты заставляешь поволноваться! Конечно, это я, а кто же ещё?
– А-а-а, волноваться… Ну ничего. Волнуешься – значит, ещё живой, – так говорит Отец, что-то расщёлкивая и проворачивая мёртвое в мёртвом («ч-чик, ч-чик»).
– Что такое? Ты не рад мне? – Хозяин расстроен, я это слышу. Мы все это слышим. Мы прекратили толкотню в слизистом городе хозяйского тела. Мы сопереживаем Растерянному.
– Конечно, рад, Сыночек, – говорит Отец, наконец-то справившись с перегородкой. – Я жду тебя уже второй день. Я и за хлебом не выхожу. Я жду. Иди же ко мне, я обниму тебя.
