КТО-ТО ИЗ ВРАЧЕЙ СКАЗАЛ, ЧТО, ПО СТАТИСТИКЕ, ОТСЛОЙКА ПЛАЦЕНТЫ СЛУЧАЕТСЯ У ОДНОГО ПРОЦЕНТА БЕРЕМЕННЫХ. АНЯ НЕ ПОНИМАЛА, КАК УМУДРИЛАСЬ ПОПАСТЬ В ЭТОТ ЗЛОСЧАСТНЫЙ ОДИН ПРОЦЕНТ, ВЕДЬ ГОРАЗДО ПРОЩЕ И ЛОГИЧНЕЕ ПОПАСТЬ В ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ.
В карте про Сережу было написано «множественные неврологические нарушения».
– Сложный мальчик будет, – сказал невролог.
Аня удивилась: почему будет? Он же уже есть… И «сложно» тоже есть.
Мир Ани перевернулся с ног на голову: вчера – порхающая, беременная, беззаботная, ровно тридцать две недели счастья, сегодня – напуганная, лохматая, несчастная.
– Наша задача сейчас – раздышать вашего сына, – сказал неонатолог.
Раздышать. Аня услышала этот глагол, и он ее заинтересовал. Аня не понимала, кто сможет раздышать ее.
Страх за будущее сына намертво сковывал ей легкие, она сама дышала с трудом, прерывисто и часто. Как будто разучилась выдыхать: только вдохи, короткие и жадные, а выдыхания нет.
Ане казалось, что она сама находится в каком-то прозрачном кувезе: там, за его пределами, жизнь, смех, кино, свидания, цветы, счастье.
А тут, внутри, только она и ее сложный мальчик.
Муж сильно похудел прямо за пару дней. Он приходил навестить их, но смотрел все время вниз, на ботинки. Небритый, с воспаленными глазами, он зачем-то постоянно повторял: «Ну, что будем делать?»
Аня пожимала плечами и отвечала: «Чинить». Как будто есть варианты.
Было понятно одно: все их мечты о счастливом родительстве погребены под фразой «сложный мальчик». Очень сложный мальчик.
Сережа раздышался. Через два месяца их выписали домой.
Выписка тоже была скомканная.
Все, что связано с Сережей, вообще идет не по плану.
Сказали, что в больнице карантин, и вынесли им с мужем ребенка через запасной выход. Ну, пожарный выход – тяжелая ухающая дверь.
Ане показалось, что это очень характерно для ее новой жизни – будто это не с ней все, будто настоящая Аня, в окружении цветов, шаров, друзей и фотокамер, где-то там, с другой стороны воскресенья, выходит из роддома через центральный вход.
А вот эта Аня, растерянная, грустная, ненарядная, которой торопливо, будто из-под полы, всучили сына, которая садится в грязную машину мужа, припаркованную у черного входа, – это не она.
– Ты почему не помыл машину? – тихо спросила Аня.
– Не успел.
Аня вздохнула. Ну правильно. Был бы праздник, он помыл бы. А когда вместо счастья сложный мальчик у лифтового холла, тогда можно и так.
Все это Аня расскажет мне в лесу.
Я бегала там, натерла ногу кроссовком, присела передохнуть на скамейке и увидела женщину с ребенком в коляске, у которой отвалилось колесо.
Подошла помочь.
Сказала: «Давайте я подержу ребенка, пока вы чините».
У женщины – тогда я еще не знала ее имени – был загнанный взгляд. Она понимала, что ей придется воспользоваться моим предложением, но было видно, что ей тяжело просить.
Хотя чего тут просить – я же сама предложила.
– Только он тяжелый… – предупредила женщина и кивнула на ребенка.
И тут я увидела, что мальчик в коляске… ну, он старше, чем дети, которых обычно возят в прогулочных колясках.
– Аккуратно, он не сидит и голову не держит, – женщина передала мне мальчика и показала, как держать его правильно.
Мальчишка смотрел на меня и улыбался. И я улыбалась в ответ.
– Как тебя зовут? – спросила я мальчика.
– Сережа, – ответила за него мама.
Она отчаянно пыталась разобраться с колесом, но у нее не получалось.
– А сколько тебе лет?
– Скоро четыре, – ответила за Сережу мама.
– Давайте поменяемся: вы подержите сына, а я попробую с колесом? – предложила я, видя ее отчаяние.
Мы поменялись, но у меня тоже ничего не получилось. Очевидно, что нужна была мужская помощь. Другого выхода не было, и мы решили, что я провожу их до дома, потому что везти Сережу на сломанной коляске было опасно.
Так я попала к ним в гости и узнала историю Ани и Сережи.
А еще я узнала, что папа ушел от них почти сразу после рождения сына, и чинить коляску совсем некому.
Поэтому мы сидели у них в гостях до момента, когда придет вызванный на помощь с колесом мой муж.
Сережа и правда сложный – если говорить о диагнозах. Он плохо видит, плохо слышит, не сидит, не держит голову, ручки и ножки слабые. Аня гуляет с ним в парке или в лесу, чтобы подальше от людей.
Возит одну и ту же коляску. Много лет.
ДРУГИЕ ЛЮДИ МЕНЯЮТ КОЛЯСКИ ПО МЕРЕ РОСТА ДЕТЕЙ: С ЛЮЛЬКИ НА СИДЯЧУЮ, А ПОТОМ И ВООБЩЕ БЕЗ НИХ, А АНЯ – С КОЛЯСКОЙ И С КОЛЯСКОЙ.
Вероятно, это на всю жизнь, потому что предпосылок к тому, что Сережа при его форме ДЦП и «множественных неврологических нарушениях» сможет ходить, никаких.
Вся Анина жизнь – реабилитация Сережи. Она живет для него и ради него.
Анин условный «кювез» – большой прозрачный колпак – никуда не делся, наоборот, она ощущает его сейчас особенно остро.
В этот колпак не ходят гости, там никто не смеется, там не строят планы на лето. Прожили этот вторник – ну и хорошо.
И вот мы пили чай, болтали, и в разговоре с ней у меня промелькнуло слово «принятие» – я даже не помню, в какой момент и в каком контексте – и Аня вдруг просто взорвалась.
Сейчас модно говорить «триггернуло». Вот Аню – триггернуло.
– Что такое принятие? – зло спросила она. – Ну что? Все об этом говорят: «принятие, принятие». В интернете. И ты тоже. Ну вот что это? Как оно выглядит, ваше принятие? Моя жизнь разбита на задачи, которые некому сделать, кроме меня. Я их делаю. Просыпаюсь – и делаю. Иногда – плачу. Иногда – не плачу. Не плачу – это принятие?
– Не плачу – это хорошо, Ань. Но принятие – это если бы ты гуляла не в лесу, одна, сбежав от людей и их оценок, а на детской площадке, с другими мамами, болтала бы, смеялась, ела мороженое.
– О чем нам болтать? У нас разные жизни.
– Вот о них и болтать.
– Кому интересно, как я кормлю Сережу измельченными в пюре овощами? Как слюни вытираю, которые он сам не может вытереть? Кому интересно, что я сто лет не была в салоне красоты и даже челку сама себе подравниваю? Что я им могу рассказать, этим мамам на площадке? Ну, из того, что реально интересно чужой женщине…
