Моя первая и последняя в жизни двойка. Я, когда получила два, вспотела от ужаса. Как сказать маме, что я получила двойку? Мама расстроится и…
Вызовет лифт, выйдет на крышу, выкурит сигарету…
Нельзя, чтобы мама узнала. Это ее убьет. Но она узнает, потому что я абсолютно не умею врать. Выдаю себя с потрохами мгновенно: краснею, бледнею, тяжело дышу.
Она узнает.
Надо успеть ей объяснить, что это случайная двойка. Я не пошла по наклонной, я не хулиганю, я просто не знаю эту чертову тему. Но я выучу, вникну и исправлю оценку. Очень быстро исправлю. Клянусь, мам.
Я мысленно репетирую свою оправдательную речь, пока иду домой. Дома никого нет, мама на работе.
Но она будет звонить ровно в два часа дня: узнать, как дела и настроение, поела ли я. Надо ее как-то подготовить.
Мысли путаются, я не знаю, как построить фразу, чтобы она не напугала маму.
Телефон звонит. Сердце – галопом.
– Алло, – говорю я таким голосом, что мама сразу понимает: что-то случилось.
– Что случилось? – строго и напряженно спрашивает она.
– Случилось кое-что страшное, – выдыхаю я, и вдруг в трубке повисает зловещая тишина. Такая… ненастоящая. Будто это не пауза в разговоре, а на том конце больше никого нет.
– Мама! Мама! Мама! – рыдаю я.
Трубка молчит.
Потом выяснится, что я случайно задела телефонный провод, и связь и правда нарушена. Надо поправить вилку, там отходит проводок, но я этого не знаю и не понимаю, почему тишина.
Куда пропала мама?
Мобильной связи еще не существует. Минут через двадцать я сообразила сбегать к соседям, чтобы попробовать позвонить маме от них, но мне не открыли дверь: дома никого не было.
Следующий час я просидела на полу около телефона, проживая мысль о том, что убила мать. Дышать было тяжело, но и шевелиться не хотелось.
Спустя полтора часа мокрая насквозь мама распахивает дверь, которую я забыла закрыть, вбегает квартиру.
Она запыхалась, оказывается, лифт не работает, и она бежала пешком на пятнадцатый этаж.
– Что? – выдохнула она, увидев меня, живую и здоровую, сидящую у телефона.
Она после моего «случилось страшное» и коротких гудков в трубке телефона, который набрала раз десять, вылетела с работы, бросив все, в чем была, без зонта. А на улице – ливень.
Пока ехала, передумала все самое плохое.
– Что? Что? Что случилось?
– Только не волнуйся…
– ЧТО?
– У меня двойка. По алгебре…
– ПРОСТО ДВОЙКА?!
Мы весь вечер потом вдвоем прорыдали там, у телефона, на полу.
На всю жизнь я запомнила свою единственную двойку.
Я своим детям всегда говорю, что оценки – это просто оценки. Они не важнее знаний и уж точно не важнее чувств…
Дни на дне
Мой муж увлекается фридайвингом. Это такое подводное плавание без акваланга: задержи дыхание и ныряй поглубже.
Я сама выросла на море и поэтому умею неплохо плавать. Нырять я тоже умею, но не люблю мочить волосы, поэтому я из тех тетушек, что плавают с пучком на макушке и визгливо оповещают всех окружающих: «Не брызгайте, только не брызгайте!»
Моих редких погружений под воду было достаточно, чтобы сделать «супероткрытие»: как только ты оказываешься под водой, она сама начинает выталкивать тебя наверх.
Это «гениальное» знание навело меня на мысль, что если ты нырнул глубоко, то процесс всплытия – это нечто элементарное: просто не сопротивляйся воде, доверься и позволь ей сделать свою работу.
Изначально я думала, что самое страшное во фридайвинге – это преодолеть страх глубины. Все остальное – интуитивно понятная активность.
Плыви вниз, теперь вверх. Молодец.
Однажды муж похвастал покупкой – он приобрел часы с глубиномером.
– Смотри, тут планировщик погружений, режим апноэ, общее время под водой на задержке дыхания, а на ремне – таблица погружений без декомпрессии: можно заранее спланировать погружение, зная момент времени, после которого подъем с глубины требует остановок.
Я ни слова не поняла.
– Остановок? Каких остановок? Где остановок?
– Понимаешь, стремительное всплытие из глубины может убить человека, – пояснил муж. – Всплывать надо аккуратно, с остановками для выведения инертного газа из организма.
О боже. Оказалось, что глубокое погружение под воду – это целая наука, а всплытие – наука еще более сложная, чем погружение.
Я после этого стала читать интервью с одним знаменитым фридайвером по имени Герберт Нитч.
Он чуть не погиб, устанавливая мировой рекорд по фридайвингу.
Нитч разработал свои легкие так сильно, что мог задержать дыхание на девять минут, а его рекордная глубина погружения была 253 метра. А это, на минуточку, больше восьмидесяти этажей вниз.
На глубине сотен метров организм человека испытывает невероятные перегрузки: легкие сжимаются до размера кулачка, из конечностей уходит вся кровь, которая концентрируется теперь в районе груди, иначе грудная клетка может просто сломаться под давлением.
И вот Нитч, устанавливая рекорд, погрузился на условное «дно» – минус восемьдесят этажей вниз – и теперь ему нужно всплыть.
МНЕ ВОТ, КАК ОБЫВАТЕЛЮ, КАЖЕТСЯ, ЧТО СЛОЖНЕЕ ВСЕГО ИМЕННО ПОГРУЗИТЬСЯ, А ВСПЛЫТЬ – ЕРУНДА: ЧТО ТАМ ДЕЛАТЬ, ПЛЫВИ СЕБЕ К СОЛНЦУ, НАВЕРХ, ДА ПОСКОРЕЕ.
НО ЭТО НЕ ТАК.
Оказывается, там, на глубине, существует такая штука, как «эффект мартини», которая называется еще азотное опьянение или глубинная болезнь. Азот под высоким давлением может оказывать наркотическое воздействие на центральную нервную систему. То есть человек при всплытии как бы «пьянеет».
Так и случилось с Нитчем, он «опьянел» до потери сознания.
Но спасатели, которые нашли его под водой, подумали, что он потерял сознание от нехватки кислорода, и решили как можно быстрее поднять его на поверхность.
Спасатели думали, что спасают Нитча этим «как можно быстрее», когда неслись наверх без критически важной минутной остановки для декомпрессии.
