В этом случае требуется не просто адаптация. Здесь нужно перенести Основу на совершенно иной уровень. Возможно, вам покажется странным описывать личный опыт с помощью Громких Слов (Кошачья Рвота = Природа Дружбы), да и заниматься подобным приходится не слишком часто, по крайней мере сознательно. Но именно так все и бывает, когда начинаешь писать. Все происходит настолько инстинктивно и мгновенно, что мы даже не осознаем этот процесс. Мы смотрим на что-то конкретное, ощущая при этом нечто универсальное, а потом превращаем универсальные истины обратно в конкретные примеры. Этакое двустороннее движение, которое в сфере компьютерных технологий называют «гиперпотоковость» – впрочем, как мы видели, вопрос тут не столько в действии, сколько в смене перспективы.
Мы уже видели этот механизм в действии на примере бедного писателя, для которого стычка с типом, сидящим на барном стуле, со временем превратилась в столкновение Билли и Энди на улицах Уолфорда, а теперь давайте подробнее рассмотрим, как именно это происходит.
Когда я вспомнил того типа из бара, учитывая мой характер, обстоятельства, эмоциональные фильтры и мое восприятие мира на тот момент, лично меня поразило не столкновение «какого-то козла» с «эрудитом», не пафос молодого художника, сидящего на мели, а то, что в тот момент я ощутил потребность выступить не в собственную защиту, а в защиту искусства, которому служил. Звучит фантастично, согласен. А еще немного наивно, определенно сентиментально и, пожалуй, претенциозно, но в тот момент мне показалось, что усилия писателей всего мира – которые на протяжении столетий трудились вопреки всему – опошлили и сбросили со счетов. И если я мог уйти, смирившись с личной обидой, не потеряв достоинства, то простить подобное отношение к писателям – нет. Можно сказать, понимание того, кто я, возвысило меня, превратило из крошечного человечка в нечто большее, сделав частью семьи, сообщества, которому я был предан. Бедный, худой, тщедушный писатель уходит прочь. Рассвирепевшее олицетворение литературы как искусства возвращается. Так должно быть. Это смена идентичности, отказ от отдельной, ограниченной идентичности во имя чего-то более глубокого, более универсального.
И этот крошечный момент оголтелой храбрости затаился, набухая в моем блокноте, для Основы. Я мог бы написать о молодом человеке, который пытается представить свой спектакль, и создать из этого материала трогательную (или уморительную) сцену. Но вышло совсем иначе. Билли не имел отношения к театру, а Энди не опустился бы до разрывания плакатов. Их история была об обмане, предательстве и семейных интригах. Но все же Энди определенно был громилой, а Билли – маленьким человеком. И когда мне потребовалось написать эту сцену, я смог быстро придумать вполне приличный диалог. Если бы он не получился, можно было бы с легкостью насобирать фрагменты из других эпизодов, радостно переработать их и выехать на старых приемах. Однако имитация подобна фотокопированию: итоговое качество всегда хуже оригинала. Так что я обратился к Основе.
Момент с Билли и Энди вышел весьма напряженным с точки зрения драматургии: столкновение сил, угроза и попытка защитить семью. Но что бы мы извлекли из него, кроме крика двух человек, после чего один так и продолжает орать, а второй идет на попятную? И даже если бы ничего другого в этой сцене не было, удалось бы нам сделать ее значимой, аутентичной и реальной внешне или нет?
Когда Билли отшатнулся от злорадной насмешки Энди, который на тот момент контролировал ситуацию, в этой сцене промелькнуло беспокойное эхо того случая в пабе. Если разбирать ее более глубоко, можно сказать, что были затронуты вопросы идентичности, получения силы из более серьезного понимания самого себя. Так что Энди выпалил ту фразу о Митчеллах, и Билли вспомнил, кто он. Вернувшись, он воплощал ту же ярость, что и драматург в пабе. У меня была Основа. Я пережил тот момент. И мог написать его.
Этот процесс не всегда сознательный в том смысле, что его не всегда можно отследить. Все происходит слишком быстро. Вот человек ищет нечто достоверное. Появляется Основа. И только в ретроспективе я заметил связь между получившейся сценой и случаем, произошедшим двадцать лет назад. Разные сценаристы подходят к этому вопросу по-разному. Но многие из тех, с кем я говорил на эту тему, признают, что не контролируют этот момент. Это часть писательского безумия. Не всегда – или, по крайней мере, редко – знаешь, откуда что берется, но главное, что сработает, когда потребуется, ведь в конечном счете это все, что имеет значение.
Так давайте же коротко рассмотрим сам процесс, который выше был назван безумием.
Поэта взор
Складывается впечатление, что для того, чтобы стать писателем, надо немножко сбрендить. Возможно, мы и впрямь начинаем с легкого безумия. Не буду утверждать. Но сам процесс написания текста сродни сумасшествию, истерии.
На протяжении многих лет об этом говорили самые разные писатели, художники и философы. Эдгар Аллан По говорил: «Люди назвали меня безумным, но вопрос далеко еще не решен, не является ли безумие высшей степенью разумения, и не проистекает ли многое из того, что славно и глубоко, из болезненного состояния мысли, из особых настроений ума, вознесшегося ценой утраты разумности. Тем, кто видит сны наяву, открыто многое, что ускользает от тех, кто грезит лишь ночью во сне».
Схожим образом мыслил и Сократ: «Если в дверь поэзии стучит тот, кого не коснулось безумие Музы, кто полагает, будто станет хорошим поэтом благодаря одной лишь технике, ни он, ни его разумные творения никогда не достигнут совершенства, их неизбежно затмит вдохновение безумца».
Как писал Уильям Джеймс, «когда превосходящий интеллект и психопатический темперамент сливаются воедино… в одном человеке, мы получаем идеальные условия для рождения успешного гения, биография которого однажды войдет в энциклопедии. Благодаря своему интеллекту такие люди не остаются критиками и наблюдателями. Идеи овладевают ими, накладываются на их окружение и эпоху – к счастью или на беду».
Когда Эдварду Мунку сказали, что он может «излечиться» от своих недугов, если проведет некоторое время в психиатрической клинике, он ответил: «Я предпочту продолжить страдания». Как он писал, эмоциональные мучения «являются частью меня самого и моего творчества. Они неотделимы от меня, а лишившись их, я уничтожу свое искусство».
Шекспир меж тем уделяет особое внимание пресловутому безумию в произведении «Сон в летнюю ночь».
Поэта взор в возвышенном безумье
Блуждает между небом и землей.
Когда творит воображенье формы
Неведомых вещей, перо поэта,
Их воплотив, воздушному «ничто»
Дает и обиталище, и имя
[2].
Возможно, здесь стоит кое-что пояснить.
Поэта взор…
