Литературный эксгибиционизм — суть терапия и жестокость в одном флаконе. В «Благодарю за этот миг» сцена самоубийства в ванной с помощью антидепрессантов раскрывает замысел автора, ведь мадам Триелвейлер расстается с жизнью в той же ванной, где несколькими неделями ранее советник главы государства по связям с общественностью Клод Серийон под предлогом срочного совещания пытался уединиться с президентом. Убивает не адюльтер, а власть. Книга разоблачает не Франсуа Олланда, а несъедобную жизнь политиков в демократии, которая приобрела популярность благодаря СМИ. С этим, я уверен, Анри Гено согласен.
«Благодарю за этот миг» Валери Триелвейлер — «самовымысел», репортаж, новая журналистика — субъективная, «от первого лица», столь милая сердцу Тома Вулфа
[42] и Хантера С. Томпсона
[43]. Влюбившись в политика, который вскоре будет избран Президентом Республики, гонзо-журналистка берет пример с автора «Страха и отвращения в Лас-Вегасе», который, расследуя дело о наркотиках, килограммами вдыхает кокс. По этой причине мы можем считать «Благодарю за этот миг» — само-гонзо-вымыслом. Эта исповедь столь же разрушительна, сколь и саморазрушительна: некоторые страницы стилистически напоминают Эрве Гибера
[44] или вашего покорного слугу. Вообще-то, единственная во всей истории французской литературы подлинная книга в этом жанре вышла в феврале 2019 года. Это, конечно же, «Красавица и чудовище» юриста Марселы Якуб, опасный и новаторский роман о ее отношениях с Домиником Стросс-Каном в 2012 году. Она пишет, что бывшего руководителя МВФ следует считать «наполовину человеком и наполовину свиньей». Писательница не мстит за любовную неудачу, но превращает личную жизнь в произведение искусства, а это дендизм в чистом виде. Великое новаторство XXI века — не «Твиттер» и не «Фейсбук», а превращение женщин в денди.
20:00
А весна принесла мне жуткий смех идиота.
Артюр Рембо. Сезон в аду, 1873
1
После прямого эфира Франсуаза в буквальном смысле слова «напрыгнула» на Октава и предложила ему «приходить регулярно». «Будьте здесь как дома!» — бросила она при ведущем Филиппе Коласе, который вскоре перебрался на конкурирующую радиостанцию. France Publique выглядела местом свободным, открытым и гостеприимным, была самой престижной из принадлежавших французскому государству, но все ее сотрудники мечтали об одном — поскорее свалить. Октаву захотелось узнать почему, он принял предложение и быстро разобрался в обстановке. За обзор платили 250 евро — половину стоимости флакона Fucking Fabulous. Шефиня пригласила его на ланч в Кафе де л’Альма и сказала за севиче из дорады и бутылкой «Сан Пеллегрино»:
— Утреннему эфиру необходим такой человек, как вы — циничный, «правый», совместимый с местной буржуазной богемой. Будьте дадаистом, говорите все, что взбредет в голову, избегайте пассионарности, пусть в нее впадают другие, у вас злой ум, именно этого нам и не хватает, как и вашего снобизма без тормозов, вашего литературного дендизма, так дайте себе волю, наслаждайтесь и… добро пожаловать к психам!
Октаву она показалась очаровательной, куда более симпатичной и улыбчивой, чем все склонные к паранойе программные директора, с которыми он работал на частных телеканалах. Высоко взбитые локоны Франсуазы свидетельствовали, что ей плевать на моду à la Брижит Макрон, носившую гладкие волосы. Франсуаза Башло посылала его на войну, но Октав не отказался — был слишком счастлив снова обрести на родине вес и авторитет. Его эго испорченного нарцисса нуждалось в легкой встряске и известности, преподнесенной на серебряном блюдечке. «Шефиня» не была президентом-генеральным директором France Radio, ее должность называлась «программный директор France Publique». Никто никогда в глаза не видел ПГД: обычно он/она занимается переотделкой собственного кабинета в Красном доме, а через три года Высший совет аудиовизуальных средств назначает его/ее на другую должность. В те далекие времена гендиректором-невидимкой работал меланхоличный брюнет неземной красоты. Октав, как все официально гетероориентированные писатели, был, конечно же, латентным гомосексуалистом и сожалел, что начальство так редко покидает кабинет со свеженькими деревянными панелями. Ходили слухи, будто он спит с молодым Президентом Республики, что только подтверждало хороший вкус главы государства. Октав грезил о мягкой мужественности своего ПГД, его гладком теле, гибком и мускулистом, о его идеально симметричном лице, энергичном и притягательном. Доведись ему выбирать между какой-нибудь дамой и этим двойником Пирса Броснана, Октав мгновенно бы переметнулся.
С согласия этого непубличного президента, Франсуаза Башло в 2014 году превратила France Publique в машину по производству шуток. Первое общественное французское радио стало прибежищем весельчаков-балагуров. Официально поставленная цель была сформулирована так: «Омолодить и феминизировать исполнителей, приумножая популярность благодаря традиционной дерзости этого средства массовой информации». Теперь, при поддержке толпы юмористов, можно было не опасаться монополизма, которым некоторые обозреватели злоупотребляли при Николя Саркози: радио едва сумело от них избавиться, каждый уходил, «изображая жертву». Шефиня нарекрутировала на рынке доступных авторов-комиков (штук десять эклектичных голосов), и их тон, «попсовый и отвязный», за несколько месяцев придал France Publique тот дух свободы, который в 80-х правил бал на TFL Октав когда-то свирепствовал на TF+, так что его пришествие на радиостанцию было неизбежным.
2
Сенсационный прирост числа слушателей France Publique, начавшийся в 2014 году, объяснялся появлением толпы клоунов в каждом слоте сетки вещания: они внедрились на «Утро», «День» и «Вечер», их шутовство уравновешивало серьезность информационного вещания. Когда-то успех «духа TF+» обеспечило именно смешение культуры и разнузданного злословия. France Publique пошла тем же путем: тон должен был оставаться ироничным и «расторможенным», только так можно было стряхнуть пыль с радиостанции. В том же 2014-м Адонис-ПГД внедрил видеотрансляцию. Радио не просто подражало телевидению, оно ему уподобилось. Стоило крутануть настройки в FM-диапазоне, и вы сразу опознавали France Publique — престижнейшую радиостанцию, по сравнению с которой станция «Смех & Песни»
[45] напоминала созданное архиепископом Парижа «Радио Нотр-Дам»
[46]. Даже самые серьезные ведущие, неподкупные репортеры и суперпафосные обозреватели вынуждены были принять правила игры. Они паясничали, лицемерили, вели себя по-школярски, то есть участвовали в самых бурлескных гэгах и пародиях. Сетка France Publique после 2014 года была нацелена на превращение лидера общественного аудиовизуального вещания в гигантский «комеди-клаб», где вся власть принадлежала шутам. Да, за несколько лет аудитория стремительно увеличилась, но что-то исчезло — хрупкое, неуловимое… Мир? Элегантность? Искренность? Бросьте, не будьте занудой. Вы прекрасно знаете, что у радио нет души. Давайте проклянем брюзжащих и ворчащих, давайте посмеемся вместе, похохочем над «праздничными» СМИ, не скрипите, Октав, нюхните этого волшебного порошка, гы-ы-ы…
