У Аси защемило сердце в память об убитом Хане.
Вдруг все оборвалось, и по сгрудившимся на огороде людям ударила тяжелая звенящая тишина.
Яшка недовольно чирикнул. Нагнул голову, словно прислушиваясь.
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – хмыкнул Мичурин и заковылял обратно в теплицу. – Сикухи, айда…
Начало легонько накрапывать.
– Кто-то большой, – негромко сказала Ася, которой Яшка порхнул на плечо.
– И далекий, – пощипал бороду опиравшийся на лопату Болт.
– Ну, это нормально, – вновь заключил Шпунт и, сплюнув, подобрал с земли очередную порцию выкопанных клубней.
– Бочку пошевели, пока не залило, и листом прикрой. – Болт посмотрел наверх.
Хмарь больше не издала ни звука.
Переливалась.
Клубилась.
Ждала.
Глава 6. Бунт
Вечер 5 июля 2035
– Железного распяли! – вовсю вопил, сорвав маску, несущийся от форпоста к воротам спотыкающийся на кочках рейдер. – Жезла распяли!
– Че орешь и без намордника? – пропуская рейдера за скрипучую дверь, проворчал вахтенный.
– Там… – сбросив рюкзак, мужик сглотнул, сложил губы трубочкой, стараясь отдышаться. – На кресте… у форпоста…
– То есть как – распяли? – чувствуя, как от лица медленно отливает кровь, пробормотал Чулков, выслушав доклад и медленно вставая из-за стола.
Отправились небольшой группой. Калинин, как главврач, в данном случае был приглашен в качестве медэксперта. Когда асфальт закончился и под сапогами захлюпала влажная грязь, они наконец разглядели то, что так напугало рейдера.
На массивной кованой конструкции, врезанной в бетонную тумбу от бывшего дорожного знака, висел обнаженный длинноволосый мужчина с жидкой бородкой. И не просто висел, а действительно был распят – раскинутые руки плотно примотаны к перекладине, на которой тонкими полосками засохла кровь, голову охватил венок из колючей проволоки, намотанной так, чтобы она глубоко впивалась в кровоточащий череп. Волосы слиплись от запекшейся крови. Убитый словно плакал кровавыми слезами. Но самое страшное было не в этом.
У полностью обнаженной жертвы, как у привязанной детьми к столбу жабы, от грудины до паха оказался вспорот живот, и из него свисала облепленная гудящим гнусом требуха.
У Чулкова от увиденного и осознания следующих за этим естественных событий впервые за долгие годы снова задергалось веко. А ведь сколько после контузии лет прошло.
Ясно было одно.
Жезлы будут мстить. Всей стаей. Страшно. Жестоко.
А у них тут женщины. Дети. Больные. Доживающие свой проклятый век старики…
– Как? – невидящим взглядом Чулков оглядел собравшихся, чувствуя, как от поднимающегося внутри жара каждая его клеточка заполняется необъяснимой яростью, граничащей с отупляющим удивлением. – Да вы кого?..
– Несколько часов, – отойдя от трупа, заключил Калинин. – Снимите. Только осторожно, может, это ловушка. И чтобы батюшка не видел.
– Похоже, ихний рейдер или шпион. Или просто с каким-то меном по мелочевке к нам шел, – отошедший в высокую траву поблизости боец высоко поднял рюкзак и скомканную одежду. – Пеший ходок, не иначе! Тут сапоги еще.
Но на беду колонии, ни «сюрпризов», ни растяжек, ничего подобного не оказалось.
Главное – за что?
– Да что ж вы… А? Кому… О-о-о-о-у-у-у-у… Вы кого? Кого?! Матушки. Вы что же делаете-то, а? Скоты. Кого сторожите-то? Да у нас смена вон новая подрастает… Вы на кого ее оставите-то?! Вот чер‑р‑рт, – схватившись за голову, выдавил Чулков. Он отвернулся от кошмарного зрелища и вдруг страшно заорал, да так, что даже через фильтры респираторной маски было слышно.
Грязным пятном метнулась из кустов испуганная пичуга.
* * *
– Па-ап? Папа, ты тут?
Еще раз тихонько постучав, Ася осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. В этот раз всегда закрытый кабинет отца почему-то оказался не заперт. Торопился.
– Я на минутку. Просто сказать хотела. Мне заявку в рейдеры одобрили. Жду подтверждение на оружие.
Девушка редко бывала на рабочем месте отца. Хотя иногда заглядывала, помочь с уборкой по мелочам, ту же пыль протереть. Но кабинет Калинина все равно неумолимо ветшал и старел, требовались постоянные женские руки. А у отца и так дел хватало, поесть да поспать бы – уже хорошо. После матери Калинин не нашел в колонии новую женщину – ни жену, ни любовницу, хотя претенденток из соседнего корпуса было хоть отбавляй. От шестнадцати и дальше – выбирай не хочу.
Ася, зрея, даже раньше ласкать себя начала. Украдкой, в темноте каморки. Тело просило. Томилось. Выгибалось, натягивая мокрую от испарины ночнушку, зажимая ее между бедер.
Подростки в колонии быстро «поспевали».
Конечно, такая партия, да в таких условиях. Но Калинин так и не смог забыть маму. Ася, с одной стороны, гордилась им, с другой… С другой, грустила, видя одиночество отца. Когда мама умерла, маленькая Ася была отдана на попечение в гражданский блок, где и выросла на руках у бабок, регулярно навещаемая отцом, который попросту не мог разорваться между ней и работой. Девушка все понимала и не винила его. Все равно это был ее отец.
У осколка ее семьи даже не было фотоальбома. Ни единой карточки. Откуда? Снимать-то было не на что. Мобильники превратились в битый, разваливающийся хлам, которым играли дети, а вещи посерьезнее находились под строжайшим запретом. Хранились лишь пара снимков, сделанных на старенький пленочный «Зенит» – один из беженцев фотомастерскую в городе держал, пока какой-то олух фотик не разбил. Благо, проявить успели, а потом один из лебедей остатками реактивов «конкурента» по местному «бизнесу» заруинил.
Она прошла внутрь, оглядываясь. Легкий, едва уловимый запах одеколона, подаренного мамой на последнюю годовщину. Она помнила. Одному из сталкеров на вылазке выпал фарт – старая парфюмерка, которую не до конца обчистили.
Интересно, сколько у него осталось? На донышке, поди. Массивный стол с разноцветными телефонами, папками-файлами и зеленой лампой. Когда-то она под ним пряталась, играя и звонко хохоча. Теперь не поместится уже.
Испещренная пометками и цифрами карта области. Несколько застекленных шкафов и что-то уютное довоенное внутри, на стене позади кресла – портрет какого-то человека в строгом костюме на фоне российского триколора.
Человек смотрел на Асю внимательно-строго, чуть исподлобья и одновременно с хитринкой, словно после некоторого раздумья хотел потребовать какие-то «вполне конкретные варианты». Почему-то Асе в голову пришла именно эта, совершенно неуместная и странная фраза. Под взглядом этого человека становилось неуютно, внезапно ниоткуда накатывало непонятное чувство… вины. Хотелось объясниться и извиниться. За что? Перед кем? Этого человека наверняка в живых-то и нет давно. Кем он был, что занимал такое почетное место в кабинете, девушка не знала, может, давний папин друг?
