– Ходила гулять с Муссом. Мы с ним дошли вон
дотуда, – девочка указала в сторону общественного пляжа, – но обратно
оказалось куда дальше, чем я думала. Мусс к тому же все время гонялся за
чайками.
Немного успокоившись, Офелия улыбнулась дочери. Пип была
такая милая – сердиться на нее просто невозможно. Глядя на нее, Офелия
вспоминала собственную юность в Париже. Лето она часто проводила в Бретани.
Климат в тех местах очень напоминал здешний. Офелии там нравилось, именно
поэтому она и привезла сюда Пип совсем маленькой – пусть она увидит все
собственными глазами.
– А это что? – полюбопытствовала Офелия, бросив
взгляд на листок бумаги с каким-то рисунком.
– Я нарисовала портрет Мусса. Теперь я знаю, как
правильно рисовать ему задние лапы.
Пип благоразумно умолчала, каким образом она этому
научилась. Ей прекрасно известно, что сказала бы Офелия. Вряд ли матери
понравится, что она бродила по берегу одна и вдобавок еще заговорила с
незнакомцем, пусть даже он и оказался столь любезен, что не причинил ей
никакого вреда, да к тому же исправил ее рисунок. Офелия раз и навсегда
запретила Пип разговаривать с незнакомыми. Она вполне отдавала себе отчет,
насколько очаровательной растет ее дочь, и для нее не имело ни малейшего
значения, что сама Пип даже не подозревает об этом.
– А он тебе позировал? Вот чудеса! – На губах
Офелии появилась слабая улыбка.
Лицо ее сразу осветилось. Теперь, когда она улыбалась, стало
заметно, что прежде она слыла настоящей красавицей – прекрасно вылепленное, с
правильными чертами лицо, ровные зубы, сверкавшие белизной, чудесная улыбка и
глаза, в которых прыгали чертики, когда она смеялась. Но с октября она смеялась
редко. Вернее, почти не смеялась. А по вечерам, замкнувшись каждая в
собственном мирке, мать и дочь почти не разговаривали. Офелия по-прежнему
безумно любила Пип, но абсолютно не знала, о чем с ней говорить. И потом для
общения с дочерью требовалось слишком много сил, а у нее их не было. Теперь ей
требовалось делать усилия над собой, чтобы просто жить, а на то, чтобы
разговаривать, их уже не оставалось. Поэтому каждый вечер она поднималась к
себе в спальню и часами лежала в темноте, уставившись в потолок. А Пип уходила
в свою комнату, и если ей делалось слишком одиноко, она звала к себе Мусса.
– Я отыскала для тебя пару раковин, – пробормотала
Пип, вытащив ракушки из кармана, и робко протянула их матери. – А еще мне
попался морской еж, но он оказался дохлый.
– Так почти всегда и бывает, – кивнула Офелия.
Взяв раковины, она повернула к дому. Пип шла рядом с ней. Офелия даже не
поцеловала дочь, она забыла об этом. Но Пип уже ничего и не ждала от матери.
Мать жила будто в своей собственной раковине. Мать, которую она знала и любила
одиннадцать лет, исчезла, а женщина, занявшая ее место, хоть и походила на нее
как две капли воды, слишком мало напоминала живого человека. Такое впечатление,
что злой волшебник, похитив Офелию, заменил ее роботом. Она ходила и
разговаривала, как человек, но глаза ее оставались пустыми, как у робота. И
хотя внешне мать оставалась такой, как всегда, но Пип чувствовала, что все в
ней изменилось. Обе они понимали, что выхода не было. Пип примирилась с этим,
ведь надо как-то жить дальше. Она делала вид, что ничего не замечает.
Для ребенка ее возраста за последние девять месяцев Пип
очень повзрослела. В свои одиннадцать лет она стала намного умнее и
проницательнее, чем ее сверстницы. К тому же она интуитивно верно судила о
людях, в особенности когда речь шла о ее матери.
– Ты проголодалась? – спросила Офелия, и в глазах
ее снова мелькнуло беспокойство.
Приготовление ужина превратилось для нее в пытку; при одной
только мысли об этом ей казалось, что она умирает. Мучительнее, чем стоять у
плиты, оставалась только необходимость есть. Есть ей не хотелось вообще –
Офелия практически забыла, что такое голод. За девять месяцев мать с дочерью
сильно похудели; совместные ужины, когда ни та ни другая не могли заставить
себя проглотить хотя бы кусок, сводили с ума обеих.
– Пока нет. Хочешь, я сделаю на вечер пиццу? –
предложила Пип.
Когда-то они обе обожали пиццу. Но теперь Офелия, казалось,
даже не замечала, что пиццу почти целиком съедает Пип.
– Может быть, – рассеянно ответила Офелия. –
Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь еще…
Все последние дни они каждый вечер ели на ужин пиццу.
Морозилка была завалена ею. Но ради чего возиться с готовкой, если есть все
равно не хочется? Так уж лучше пусть будет пицца – ее по крайней мере готовить
несложно.
– Я еще не хочу есть, – равнодушно отозвалась Пип.
Разговор такого типа с завидной регулярностью происходил
каждый вечер. Иной раз Офелия все-таки жарила цыпленка или делала салат, но еда
оставалась почти нетронутой, ведь им обеим приходилось заставлять себя есть. В
результате Пип питалась бутербродами с арахисовым маслом да еще пиццей. А сама
Офелия почти ничего не ела.
Поднявшись в спальню, Офелия прилегла. Пип тоже отправилась
к себе. Поставив портрет Мусса на столик у постели, она прислонила плотный
картон к ночнику и снова залюбовалась рисунком. И тут же вспомнила о Мэтью.
Скорее бы наступил вторник – тогда бы она снова увидела его! Мэтью ей
понравился. А уж после того как он поправил ее рисунок, Пип просто влюбилась в
него. Да и рисунок теперь совсем не узнать – на нем Мусс выглядел в точности
как настоящий пес, а не какая-то чудовищная помесь собаки и кролика, как было
до сих пор. Да, наверное, Мэтью – настоящий художник.
Стало уже совсем темно, когда Пип внезапно проскользнула в
спальню к матери. Она пришла, чтобы позвать ее ужинать, но обнаружила, что
Офелия уже крепко спит. Она лежала так тихо, что на мгновение Пип не на шутку
перепугалась. Она наклонилась над матерью и только тогда услышала ее дыхание.
Вздохнув, Пип укрыла ее одеялом, лежавшим в изножье постели. Офелия вечно
мерзла – может быть, из-за того, что за последние месяцы совсем исхудала, а
может, из-за горя. Теперь она почти постоянно спала.
Пип на цыпочках вернулась на кухню, открыла морозилку и
принялась задумчиво разглядывать ее содержимое. Сегодня ей вдруг почему-то не
захотелось делать пиццу. Впрочем, в любом случае больше одного куска ей все
равно не осилить. Вместо пиццы она сделала себе бутерброд с арахисовым маслом и
уселась с ним перед телевизором. Мусс устроился у ее ног. После их долгой
прогулки по берегу пес устал. Он мирно похрапывал на ковре и проснулся, только
когда Пип, выключив везде свет, поднялась, чтобы отправиться в спальню.
Почистив на ночь зубы, девочка влезла в пижаму, забралась в постель и потушила
свет. Ей снова вспомнился Мэтью Боулз. Пип старалась не думать о том, насколько
изменилась ее жизнь за последнее время. Не прошло и нескольких минут, как
девочка провалилась в сон. А Офелия обычно спала мертвым сном до самого утра.
Глава 3
В среду выдался один из тех жарких, солнечных дней, которыми
лето нечасто балует Сейф-Харбор и которых все его обитатели ждут, чтобы всласть
понежиться на песке. Когда Пип проснулась и прямо в пижаме, босиком прошлепала
на кухню, солнце уже припекало вовсю. Офелия сидела за столом, держа в руках
чашку кофе, и вид у нее был измученный. Стояло раннее утро, но она все равно
чувствовала себя усталой.
