За обедом все трос непринужденно болтали. Сначала о Париже,
об искусстве, потом разговор перешел на школу, и Пип объявила, что ничуть не
скучает по ней. Пип должно скоро исполниться двенадцать. Впереди ее ждал
седьмой класс. Когда-то она имела множество друзей, но сейчас, заявила Пип, она
чувствует себя среди них этакой белой вороной. У большинства ее приятелей
родители разведены, и ни один из них не знал, что значит потерять отца. Пип
неприятно осознавать, что кто-то из них станет ее жалеть, а она ничуть не
сомневалась в этом. Она заявила, что ей, мол, противно даже думать, что все они
будут «милы» с ней, потому как от этого ей, дескать, грустно. Она вовсе не
хочет чувствовать, что она какая-то особенная. Но Мэтт понимал, что тут уж
ничего не поделаешь.
– Я ведь даже не смогу пойти на традиционный обед
«папа-с-дочкой»! – жалобно протянула она. – Просто не с кем! –
Офелия тоже уже ломала над этим голову, но так и не смогла ничего придумать. В
прошлый раз, когда отец отказался пойти, Пип взяла вместо него Чеда. А в этом
году ей некого пригласить…
– Можешь пригласить меня, если хочешь, –
великодушно предложил Мэтт. А потом бросил быстрый взгляд на Офелию. –
Если, конечно, мама не возражает. В конце концов, почему ты не можешь взять с
собой приятеля, раз уж нельзя пойти с мамой, верно? А кстати, почему? Чем мама
хуже папы?
– Не разрешат. Кто-то уже хотел в прошлом году, так ему
не позволили.
Идиотизм, сердито решил Мэтт. Но при мысли о том, что она
появится на обеде с Мэттом, Пип так обрадовалась, что он прикусил язык. Да и на
лице Офелии он прочитал явное облегчение.
– Спасибо, Мэтт, – шепнула она и вышла из-за
стола, чтобы принести десерт.
В холодильнике оказалось только одно мороженое, но Офелия
потерла плитку шоколада и посыпала им сверху ванильное мороженое, которое Пип
любила больше всего. Тед тоже его обожал. А они с Чедом всегда предпочитали
«Роккирод». Как удивительно иной раз пристрастия зависят от генов, подумала
Офелия. Она уже не в первый раз замечала это.
– А когда бывает этот ваш обед? – осведомился
Мэтт.
– Наверное, накануне Дня благодарения. – Пип от
возбуждения ерзала на стуле.
– Скажи мне, когда узнаешь точную дату, и я обязательно
приду. Даже костюм надену.
Он уже забыл, когда надевал его. Последние годы Мэтт не
вылезал из джинсов и старых свитеров, в холодные дни накидывая старый-престарый
твидовый пиджак. Впрочем, зачем ему костюм, если он никуда не ходил? Иной раз
приезжал, один из его старых друзей, но год от года его визиты происходили все
реже. Мэтт привык жить затворником, к тому же такая жизнь была ему по душе.
Местные, возможно, удивлялись какое-то время. А потом его просто оставили в
покое.
Они засиделись допоздна, пока Пип, трещавшая без умолку, не
начала отчаянно зевать. Она сказала, что ждет не дождется, когда ей снимут швы.
Плохо только, что всю неделю после этого придется ходить в сандалиях.
– А что, если ездить верхом на Муссе? – ехидно
предложил Мэтт.
Пару минут спустя Пип спустилась вниз уже в пижаме, чтобы
пожелать им обоим спокойной ночи. Они с Офелией сидели на диване. Мэтт разжег в
камине огонь. Стало так уютно и хорошо, что Пип, вернувшись к себе, вдруг за
много-много месяцев почувствовала себя счастливой. Впрочем, и Офелия тоже. Было
что-то удивительно успокаивающее в том, что рядом с ними опять появился
мужчина. Даже атмосфера, царившая в доме, разом изменилась, словно Мэтт одним
своим присутствием согрел его, заново наполнив теплом и добротой. Как будто
почувствовав это, лежавший у огня Мусс то и дело бросал в его сторону
признательный взгляд, преданно подметая пол хвостом.
– Вам по-настоящему повезло с дочкой, – прошептал
Мэтт, обращаясь к Офелии, после того как она, поплотнее прикрыв дверь в спальню
Пип, вернулась и села возле него на диван.
Дом, который они сняли, оказался не очень велик: гостиная,
смежная со столовой кухня да две их спальни наверху. Зато обстановка радовала
глаз. Сразу заметно, что его владельцы любили изящные вещи. На стенах Мэтт
заметил несколько неплохих картин современных молодых художников.
– Она просто потрясающий ребенок.
Пип с каждым днем все больше и больше нравилась Мэтту. К
тому же она напоминала ему о его собственных детях. Вот только он сомневался,
есть ли в них то, что так восхищало его в Пип: жизнелюбие, простодушие и в то
же время не по годам зрелый ум. Впрочем, откуда ему вообще знать, какими они
выросли? Теперь это дети Хэмиша, а не его. Наверное, за прошедшие годы они
вообще забыли отца. Можно не сомневаться, что Салли об этом позаботилась.
– Да, согласна. Нам обеим очень повезло. – Офелия
опять возблагодарила небеса, что в тот роковой день Пип не было на борту
самолета. – Она – все, что у меня осталось. Мои родители умерли много лет
назад, родители Теда тоже. Ни братьев, ни сестер у нас не было. У меня есть еще
дальняя родня во Франции… две кузины и тетка, но я их терпеть не могу. К тому
же мы не виделись целую вечность. Я рада, что увезла Пип сюда. Жаль, конечно,
что мы тут никого не знаем, но ничего не поделаешь. Так вот и живем вдвоем.
– Может быть, все не так уж плохо, – пробормотал
Мэтт.
У него самого не было и этого. Как и Офелия, он рос
единственным ребенком в семье, и одиночество стало частью его натуры. Близких
друзей он никогда не имел. А тех, которые остались, растерял – после долгого и
мучительного развода ему было тяжело вообще общаться с людьми. Подобно Пип,
Мэтту было невыносимо чувствовать, что его жалеют.
– А у вас много друзей, Офелия? Я хочу сказать – в
Сан-Франциско.
– Немного, но есть. Знаете, Тед был не очень
общительным. А из-за своей работы вообще превратился в затворника. Ну и
естественно, ожидал, что я разделю с ним его затворничество. Я, собственно
говоря, не возражала. Но согласитесь, разве в этом случае сохранишь друзей? К
тому же Чед все годы требовал постоянного внимания. Я буквально не могла
оставить его ни на минуту – случалось так, что я уходила из комнаты, а он в
отчаянии начинал биться головой об стену! А под конец с ним вообще стало очень
тяжело. Фактически у меня осталась только одна близкая подруга.
Все годы Офелия жила только для них. И вот сейчас, оставшись
вдвоем с дочерью, почувствовала себя не у дел. В ее жизни образовалась пустота,
заполнить которую Пип не могла. Впрочем, она почти ничего не требовала от
матери. Но даже того, в чем она нуждалась, Офелия была не в состоянии ей дать.
Правда, теперь ей как будто стало лучше. Оставалось надеяться, что со временем
она совсем оправится. Все последнее время она чувствовала себя каким-то
роботом, но сейчас, казалось, она понемногу оживает. И то, что сегодня она
решилась пригласить Мэтта на обед, было хорошим знаком.
– А вы? – с неожиданно пробудившимся интересом
спросила она. – У вас в городе много друзей?
– По правде сказать, ни одного, – со слабой
улыбкой покачал головой Мэтт. – Последние десять лет, знаете, как-то было
не до того. Раньше я заведовал в Нью-Йорке рекламным агентством. Оно
принадлежало нам с женой. Потом мы развелись и… короче, мы расстались не
очень-то мирно. Агентство решили продать, и я переехал сюда. Сначала, правда,
жил в городе, а здесь снимал коттедж, приезжал на выходные рисовать. А потом…
знаете, как бывает: думаешь, что хуже уже не может быть, а выходит, что может.
Вот так случилось со мной – моя бывшая жена переехала в Новую Зеландию, и я
годами мотался туда повидать детей. Фактически дома у меня не было. Жил в
отеле, снимал квартиру – словом, чувствовал себя лишней спицей в колеснице. Ну
а жена моя вышла замуж за моего же приятеля девять лет назад. Он славный
парень, любит наших детей как своих собственных, да и они обожают его. К тому
же у него куча денег, четверо своих детей. Да еще двое – от моей бывшей жены.
Все дети как-то перемешались и, по-моему, страшно этим довольны. Я не могу их
винить – с моей стороны это был бы чистой воды эгоизм. Короче, всякий раз,
когда я приезжал в Окленд, как-то всегда получалось, что им не до меня. Их
ждали друзья, а я путался под ногами. Как это говорят у вас на родине? Я
чувствовал себя «как волос в супе».
