– Простите, Мэтт. Моя мама вчера приходила, чтобы
извиниться перед вами, но вас не было.
– Очень мило с ее стороны, – равнодушно бросил он,
гадая про себя, что заставило ее это сделать. Пип скорее всего, решил Мэтт.
Ради того, чтобы увидеться с ним, девочка готова сдвинуть горы, и он против
своей воли почувствовал, что тронут. – Мне очень жать, что ей не
понравилось наше знакомство. Наверное, мама рассердилась на тебя?
– Немного, – честно призналась Пип и с облегчением
заметила, как лицо его просветлело. – А сегодня сама разрешила мне прийти
сюда. И не только сегодня, а вообще всегда. Просто не велела ходить к вам
домой.
– Что ж, разумно. А как тебе удалось ее убедить? –
с невольным любопытством спросил Мэтт.
Он был до смерти рад, что она все-таки пришла. Вчера весь
день у него все валилось из рук. При мысли о том, что их урокам рисования
пришел конец, Мэтту хотелось плакать. Ему уже не хватало их неспешных,
задушевных разговоров, по-детски наивных признаний Пип. Он неожиданно поймал
себя на том, что эта девчушка вошла в его жизнь и, словно дикая птичка, свила
себе гнездо в его сердце. К тому же у каждого из них в душе царила пустота,
заполнить которую мог только другой. Ей выпало несчастье разом потерять отца и
брата, Мэтт лишился детей. Они одинаково нужны друг другу.
– Я заперлась у себя в комнате и отказалась
выйти, – с усмешкой сообщила Пип. – Мне кажется, ей потом самой стало
стыдно. Простите… раньше она не была такой. Сейчас она всего боится и часто
поднимает шум из-за всякой ерунды. А иногда она такая странная – будто вообще
ничего не замечает.
– Это называется посттравматический шок, –
сочувственно объяснил Мэтт. Позавчера Офелия произвела на него, мягко говоря,
не слишком приятное впечатление. Конечно, он мог ее понять, только считал, что
она могла вести себя и посдержаннее. В том, как она бросала ему в лицо одно обвинение
за другим, было что-то истерическое.
– А что это такое? – поинтересовалась Пип. Открыв
сумку с сандвичами, она развернула пакет и протянула ему один. На душе у нее
было легко. Пип нравилось разговаривать с ним, нравилось просто сидеть возле
него и смотреть, как он рисует. – Эта штука – пост… как вы его назвали?
Что это такое?
– Спасибо, – кивнул Мэтт, аккуратно развернул
сандвич и откусил большой кусок. – Это своего рода депрессия, то, что
происходит с человеком после какого-то большого несчастья. Скорее всего именно
это и произошло с твоей мамой. Ведь ей пришлось пережить огромное горе.
– А люди, с которыми такое случается… они поправляются?
Или уже навсегда остаются такими?
Все последние девять месяцев мысль о состоянии здоровья
матери не давала Пип покоя, а спросить ей было не у кого. Даже с Андреа она
никогда не чувствовала себя так легко и свободно, как с Мэттом. Впрочем, он
ведь был ее другом, а Андреа – подругой матери.
– Конечно. Со временем. Как ты считаешь, ей сейчас
лучше?
– Вроде да, – с сомнением в голосе пробормотала
Пип. – Теперь она гораздо больше спит, а раньше все говорила, говорила… и
так без конца. Правда, она почти никогда не улыбается. Зато и не плачет целыми
днями, как прежде. – На лице у нее появилось задумчивое выражение. –
И я тоже…
– Вполне тебя понимаю. Было бы странно, если бы вы не
плакали. Ведь, в сущности, от всей вашей семьи остались только вы двое.
Да и их уже трудно назвать семьей, подумала Пип. Но из
жалости к матери решила промолчать.
– Маме и вправду очень стыдно за то, что она вам тут
наговорила, – пробормотала Пип, неловко отводя глаза.
– Все в порядке, – успокоил ее Мэтт. – В
общем-то в какой-то степени она права. Вы ведь, в сущности, совсем меня не
знаете. Я вполне мог бы оказаться дурным человеком, как она сказала. Она имела
полное право не доверять мне. Да и ты тоже, малышка.
– Но почему? Вы ведь так добры ко мне, даже помогли
нарисовать Муссу задние лапы. И получилось очень здорово! Я сохранила
рисунок, – похвасталась она.
– Что – так понравился? – ехидно хмыкнул Мэтт.
– Еще как! – Пип заулыбалась. Убедившись, что Мэтт
покончил с сандвичем, она протянула ему яблоко. Мэтт разломил его пополам и
протянул ей половинку. – Нет, я сразу поняла, что вы хороший. С самой первой
минуты.
– Это как же? – От удивления глаза у Мэтта полезли
на лоб.
– Просто знала, и все. У вас глаза добрые.
Только они делались тоскливыми, когда он рассказывал ей о
своих детях. Впрочем, это лучше, чем если бы ему было все равно.
– У тебя тоже хорошие глаза. Знаешь, я бы с радостью
тебя нарисовал. Может быть, даже сделал бы твой портрет. Как тебе эта идея?
Сказать по правде, Мэтт мечтал о портрете с того самого дня,
как увидел Пип.
– Держу пари, мама будет рада. Может быть, я даже
подарю ей его на день рождения.
– А когда у нее день рождения?
– Десятого декабря, – серьезно ответила девочка.
– А у тебя? – спросил он.
Нельзя сказать, что Мэтт стал таким уж страстным поклонником
ее матери, но ради Пип он готов на все. Она до боли напоминала ему Ванессу. Но
Пип нравилась ему и сама по себе. Отважная малышка, с восхищением думал Мэтт.
Подумать только – вырвала у матери разрешение прийти на берег, да еще убедила
ее извиниться за свою выходку! Непостижимо! Женщина, что еще вчера поливала его
грязью, была не из тех, кто согласится взять свои слова обратно – разве что под
дулом пистолета. Может быть, Пип и вправду раздобыла где-то пистолет?
– А у меня в октябре – почти сразу после того дня, как
погибли отец и брат.
– И как вы отметили его в прошлый раз? – спросил
Мэтт, просто чтобы поддержать разговор.
– Пошли с мамой в ресторан.
Обед проходил ужасно. После катастрофы прошло всего
несколько дней. Мама вообще забыла о ее дне рождения. Не было ни именинного
пирога, ни свечей… вообще ничего. Она едва могла дождаться, пока все
закончится.
– А вы с мамой часто куда-то ходите?
– Нет. Раньше ходили. До того… ну, вы понимаете. Папа
любил водить нас в ресторан. Но там такая скука смертная. Мне всегда надоедало.
– Да ну? Не могу поверить. По-моему, тебе вообще
никогда не бывает скучно.
– Так это только с вами, – с очаровательным
кокетством призналась Пип. – Мне нравится рисовать.
– Мне тоже нравится рисовать – особенно вместе с тобой.
Он вручил ей лист ватмана и карандаш. Подумав, Пип решила,
что нарисует птицу, одну из чаек, шумно сновавших по берегу в двух шагах от них
и испуганно разлетавшихся в разные стороны, как только Мусс принимался их
облаивать. Потом она передумала, решив, что чайка – это слишком сложно. Лучше
она нарисует лодку. С тех пор как они стали рисовать вместе, у нее получалось
все лучше и лучше. Пип делала большие успехи. Конечно, ей всегда нравилось
рисовать, но в этом была и заслуга Мэтта.
