Улыбнувшись ей, я склонила голову:
— Я — человек из плоти и крови и верная дочь Белого Духа, как и все вы.
— Но не видишь в камне зла, — усмехнулся Архам.
Я вернула ему свое внимание и полюбопытствовала:
— Разве в камне есть зло? Его не больше, чем в бушующем огне или реке, затопившей пастбище и поселения.
— Но им повелевает Илгиз, — напомнил Илан.
— Если убийца сорвет цветок, разве станет цветок злом? Разве горы злы? Или же дом становится врагом своих обитателей, если его стены сделаны из камня? Камни, как и всё в этом мире, рождены Илсым. Скажи, уважаемая Селек, — я повернула к ней голову, — разве мать рожает дитя злым?
— Нет, — ответила каанша. — Зла нет там, где живет душа матери.
— Истинно, — ответила я, склонив голову. — Мать вкладывает в свое дитя душу. И только тот, кто превращает ее дитя в оружие, делает его злым. Верно? — Селек, чуть помедлив, кивнула, и я продолжила: — Но по-настоящему ли зло — дитя? Или же зло — тот, кто желает превратить дитя в оружие и, управляя, нанести вред кому-то с его помощью?
— К чему ты ведешь, Ашити?
Я вернулась в кресло. Мой взгляд теперь перебирался с одного лица на другое. Эчиль слушала с заметным интересом. Это удивило и порадовало. Если первая жена умела думать и делать выводы, то и в ее лице я могла найти союзника, даже, может быть, более подходящего, чем Мейлик. Хотя… Эчиль могла оказаться разумом, а Мейлик — душой каана, все-таки из всех он выбрал третью жену во время спора со мной. Встал за ее спиной. А вот Хасиль смотрела на меня с толикой пренебрежения, даже брезгливости. Мне подумалось, что тут замешана личная неприязнь, и виной тому внимание Танияра, который ухаживал за ней, но так и не сделал решающего шага. Хасиль мне точно не нужна. И я перевела взор дальше.
Илан смотрел на меня, в его глазах тоже был интерес. Нет, не тот, с которым мужчина смотрит на женщину, но интерес слушателя. Нихсэт, кажется, готов был поспорить, он даже поерзал, но продолжал молчать. Архам сверлил меня взглядом, но пока не вступал в дальнейший спор, а Селек, Селек покусывала губы. Ее взгляд был задумчив, но, кажется, думала она вовсе не о том, что я говорила, потому что взор ее снова стал изучающим.
Однако сдавать позиции было поздно, и я продолжила:
— Я веду к тому, уважаемый Илан, что в камне нет зла, оно есть в руке, которой дана власть над камнем. Я вновь говорю, что пожар может выжечь все поселение и унести многие жизни. Бурлящий поток с легкостью сомнет лодку и рыбака, сидящего в ней. Сломанное дерево придавит человека, сделав его несчастным калекой. Крыша может обвалиться и погрести под собой всё семейство, обитающее в доме, который она берегла от дождя и палящего солнца. Рырх задерет охотника, забывшего осторожность. Зимняя стужа заморозит насмерть. Сколько всего есть на свете, что несет в себе угрозу! Почему же мы ненавидим только камень? Лишь потому, что Илгизу дана над ним власть? Но ведь и Отец повелевает камнями. Он живет в каменной пещере, не опасаясь своего подлого и злого брата…
— Откуда тебе знать, где живет наш Отец, пагчи? — насмешливо спросила Хасиль.
Я повернула к ней голову, с минуту рассматривала, а когда вторая жена каана нервно потерла ладони, усмехнулась и ответила:
— Он был милостив и позволил мне войти в его дом. Я видела сияющую красоту его пещеры, и я видела Отца во всем его великолепии. А что примечательного в своей жизни видела ты, Хасиль?
— Ты врешь, пагчи, — резко и зло бросила она. — Белый Дух никогда не подпустит к себе грязную дикарку. Ашит выжила из ума, раз назвала тебя дочерью.
— Хватит, — сердито рявкнула Селек.
— Ум моей матери чище, чем твой язык, каанша, — холодно ответила я, продолжая глядеть в глаза Хасиль. — И моли Отца, чтобы тебе не пригодилась помощь шамана. Может, он еще захочет услышать тебя, после всего, что ты сказала. — После встала на ноги и посмотрела на мать каана: — Прости, Селек, мне пора уходить. Ты зря звала меня, твои родные не готовы видеть меня своей гостьей, а я больше не хочу терпеть их грубость. Милости Белого Духа.
Я направилась к двери, но старшая каанша встала у меня на пути. Она взяла меня за руки и виновато улыбнулась, но глаза смотрели испытующе, и сожалению я не поверила.
— Хасиль повела себя грубо, и она сейчас уйдет, — сказала Селек. — Останься. Я не хочу, чтобы ты думала, будто в доме каана живут люди, забывшие, как встречать гостя.
Я бы могла сказать, что в доме, где сам хозяин забыл, что такое гостеприимство, сложно упрекать в похожем грехе его домочадцев, но делать это, разумеется, не стала.
— Благодарю, — я приложила ладонь к груди. — Но день уже окончен, я устала и желаю отдохнуть. Доброй ночи, Селек, пусть Увтын хранит тебя от дурных снов.
— Пусть Увтын позаботиться и о тебе, Ашити, — она отступила, и я вышла за дверь.
Здесь я увидела ягира, имени которого не знала. Он не должен был заходить в дом, пост стражи располагался на улице у дверей и у ворот. Значит, пришел послушать, что происходит. Мы встретились взглядами, и я улыбнулась уже устало и искренне.
— Всё хорошо, — шепнула я. — Я возвращаюсь в дом Танияра. Здесь мне больше делать нечего.
— Тебя обидели? — спросил воин.
— Нет, — я усмехнулась, — это сделать непросто. Я увидела всё, что хотела.
Уже выйдя за ворота и отойдя от негостеприимного подворья, я остановилась, подняла лицо к небу и медленно выдохнула. Вот и побывала в гадюшнике. Впрочем, это было ожидаемо, а потому не стоит переживаний, а вот подвести итог тому, что я увидела, необходимо…
— Ашити!
— Проклятье, — выругалась я себе под нос на родном языке, сразу узнав голос, и обернулась. Меня догонял Илан.
Я видела, как за его спиной из тени шагнул Юглус, ждавший моего появления. Я едва заметно покачала головой, и ягир остановился, но скрываться не стал. Впрочем, Илан его не заметил раньше, не видел и сейчас. Он приблизился ко мне и развел руками:
— Прости нас, Ашити, — сказал младший советник. — Я не желал обидеть тебя.
— Я не обижена на тебя, Илан, — ответила я.
И это было правдой, потому что этот человек не говорил мне гадостей, да даже на Хасиль я не была обижена, разве что сердита за оскорбление моей названной матери, от которой я видела только добро. Несмотря на высокомерие шаманки, с которым она держалась, Ашит оставалась добрейшей и мудрейшей из всех, кого я узнала на этой земле, а может, и во всей моей жизни. Но в последнем я не могла быть уверенной, потому что не помнила никого из своего окружения. И даже те воспоминания, в которых появлялись мои родители, черноволосая девушка или мужчина из парка, возникший перед внутренним взором лишь единожды, я воспринимала, как ожившие картинки, не трогавшие ни сердца, ни души. Будто они не существовали на самом деле, а были лишь плодом моего воображения. Впрочем, сейчас не об этом.
