— Но это же невозможно! — воскликнула я в великом раздражении, когда вместо пожелания доброго утра сложила нечто вроде: «Грязные копыта рырха».
И мало того, что я наделала ошибок, скажем так, в каждой букве, так еще и бедному хищнику приделала копыта. И пусть рырха мне было не жалко, но обидно. Это же письменность дикарей! Я не помнила себя, но знала, что жила в более развитом обществе. Я без всякой сложности написала на родном языке — шаманка Ашит и ее дочь Ашити, а вот пожелать доброго утра на языке ирэ не смогла. Мать посмотрела на вязь из букв, уважительно кивнула и сказала:
— Красивый узор. Учи ирэ.
— Неужели кто-то знает их в совершенстве? — вопросила я, глядя с нежностью на родную письменность. — То есть знает настолько хорошо, что может написать большое послание?
— Мало кто, — ответила Ашит. — Ирэ учат многие, но лучше всех их знают шаманы, кааны и ягиры. Есть слова, которые пишут друг другу остальные, им этого хватает.
— Определенный набор фраз, — поняла я. — Они используют заготовленные комбинации, их и заучивают. Мама, — я посмотрела на нее, — а законы пишут ирэми?
— Нет, — она отрицательно покачала головой. — Законы передают из уст в уста, а ирэми пишут легенды.
— Дикость какая, — фыркнула я. — Но как же тогда соблюдать законы, если они нигде не прописаны? Так ведь можно толковать их, как кому угодно. И менять, как захочется. Это неправильно, должны быть своды… Книги.
— Что такое книги? Ты много раз говоришь это слово, я в твоей голове их вижу, и узор в них тоже вижу, только не понимаю.
Я вздохнула. И книг у них нет, и о бумаге не слышали. Не говоря уже о чернилах. Хотя они им особо и не нужны, потому что пишут не пером, а тонкой кистью и черной краской. В любом случае, это уже что-то. С этим можно жить, главное, не путать порядок проклятых ирэ, и тогда проживешь долго и даже, может быть, счастливо.
— Значит, используют готовые комбинации? — задумчиво спросила я, не обращаясь к Ашит. — А что… можно попробовать. Ирэ — буквы, будем буквами составлять не слова, а предложения, и запоминать их. Стоит попробовать… может, и писать новые комбинации получится. Приступим, — и, хлопнув в ладоши, я снова взялась за дело.
Так прошло несколько дней. Теперь, закончив помогать шаманке по дому, я вместо игр с Урушем брала доску и садилась на крыльце, продолжала прописывать комбинации ирэ под диктовку матери. После запоминала их, стирала и писала по памяти. Ашит и сама вдруг увлеклась преподаванием, и я даже успела получить от строгой учительницы подзатыльник, когда по третьему разу напутала расстановку гадких символов.
— Мама, подобные методы в обучении не допустимы! — возмутилась я. Ашит продолжила смотреть на меня, и я поправилась: — Так нельзя учить.
— Чем больней наука, тем крепче знания, — важно возразила шаманка.
— Рырх с копытами, — проворчала я себе под нос. — Еще бы палку взяла.
И получила второй подзатыльник. Правда, эти затрещины и затрещинами-то не были, так толчок ладонью, но я всё равно гордо задрала подбородок. В конце концов, не малое дитя.
— Не видала ты еще, как родители детей учат, — покачала головой шаманка. — Пиши снова. Не буду больше трогать. Напишешь верно, сладкий пирог испеку, ошибешься, горький настой сделаю и выпить заставлю.
— Уж лучше подзатыльник, — усмехнулась я. — Но на пирог я согласна.
Наши занятия прерывались на отдых, во время которого я повторяла по желанию Ашит, что запомнила о травах и их сборе, потом радовала Уруша своим вниманием, а затем мы снова садились учить местные символы, разумеется, не забывая принимать пищу. Светлое время удлинялось каждый день настолько, что я даже начинала поглядывать в недоумении в окно — когда же начнет темнеть? Признаться, мне не хватало не только привычной письменности и книг, но и часов. Вот от чего бы я не отказалась, так это от определителя времени. Но приходилось мириться и ориентироваться на солнце, а оно задерживалось на небосводе всё дольше и поднималось всё раньше.
Мир продолжал оживать столь стремительно, что казалось, будто и не было зимы, терзавшей холодом и метелью еще какой-то месяц назад — по моим меркам, конечно же. Дни я считать продолжала, потому точно знала, когда проснулась от тишины за окном и впервые увидела на небе звезды.
И моя одежда тоже менялась быстро. Шубу и меховые сапоги поначалу сменили меховой жилет и облегченные кожаные сапожки, а теперь я выходила на улицу в платье, под которым было надето лишь исподнее, а на ногах моих красовались простенькие кожаные туфли-тапочки, на которых, как и на всей остальной обуви не было каблуков. Всё это мне выдавала Ашит из своих сундуков, и я в который раз радовалась, что мы с ней почти одного роста, и ноги у нас примерно одного размера. К тому же в туфлях, носивших название — кейги, было одно неоспоримое преимущество — шнуровка. Она стягивала верх туфельки, и они сидели на ногах плотно.
Что до моих волос, то к белому цвету я привыкла уже давно, а вот стягивать волосы не любила, и мне казалось, что эта нелюбовь к прическам жила во мне уже давно. Я обходилась одной или двумя маленькими косичками, начинавшими от висков и сходившихся на затылке, где крепились костяным гребнем, который мне дала Ашит, или попросту шнурком. Только когда приходилось помогать матери у очага, я заплетала косу, чтобы не опалить «лучистое серебро», сменившее «полыхавшее золото», ну, если говорить иносказательно.
О да! Я не только привыкла к белым волосам, но и полюбила их той же нежной любовью, которой любила прежний цвет. Нет-нет, я вовсе не говорю, что не желала бы его вернуть, просто однажды я увидела себя в оконном отражении с задней стороны дома, где окна располагались ниже. Солнце светило мне в спину, и когда я случайно бросила взгляд на окно, то на миг застыла, любуясь едва заметным ореолом вокруг головы. Так что, да, я себе понравилась.
Но я отвлеклась. Итак, мир оживал, зелень тянулась к солнцу, а я к знаниям. С того дня, когда я решила не мучиться, запоминая каждый ирэ, а усваивать их комбинации, прошло две недели, почти. Мы сидели с Ашит на крыльце и занимались моим обучением. Уруш, лежавший на ступеньку ниже, чем стояли наши ноги, не сводил с меня укоряющего тоскливого взгляда, словно хотел упрекнуть: «Как же ты могла променять меня на эту доску?». Я взгляда турыма не замечала, он поскрипывал, чтобы не допустить подобной неучтивости, но от доски так оторвать меня и не смог.
Неожиданно он поднялся на ноги, сбежал вниз и застыл в напряженной позе. А спустя мгновение трубно заревел. Я вскинула голову и посмотрела вдаль, но ничего подозрительного не увидела.
— Гости к нам, — сказал шаманка, даже не поглядев в ту сторону, куда указывал Уруш.
— Лихур? — спросила я.
— Пиши дальше, — ответила она.
Я ответила изумленным взором. Вот уж и вправду новость! Мне позволили не прятаться, а встретить гостей, как есть. И следом пришло волнение. Я увижу людей! Смогу поговорить с ними, ответить на какие-то вопросы, может быть, спрошу сама… ох.
